Kersnovskaya, Euphrosinia Antonovna

Early life

Euphrosyne Kersnovskaya was born on January 8, 1908 in Odessa, in the family of a lawyer-criminologist Anton Kersnovsky (died in 1936 or 1939) and a foreign language teacher Alexandra Karavasili (1878-1964). The family had Polish (from the side of the father) and Greek (from the side of the mother) roots - in the memoirs Euphrosyne writes that among the ancestors of her mother there were Clefts . Father served in the Odessa Court of Justice. Euphrosyne had an older brother Anton (1907-1944). The paternal grandfather of Euphrosinia is Colonel-Surveyor Anton Antonovich Kersnovsky, the maternal grandfather is Kagul landowner Alexei Kara-Vasili . The children's nickname of Euphrosyne was Fofochka ^[4] .

In 1919, during the Civil War , after Anton Kersnovsky Sr., among the old lawyers, was arrested by the Extraordinary Commission and only miraculously shot, the Kersnovsky fled to neighboring Bessarabia (at that time part of Romania ) and settled in the Kersnovsky family estate in the village of Tsepilovo 7 km from Forty , where several of their relatives lived.

In the mid-1920s, Anton Kersnovsky, Jr. went to Europe to receive an education, in the end he settled in Paris and became a military historian. When the Second World War began , he was drafted into the ranks of the French army in 1940. In May of that year, Euphrosyne and Alexandra received a notice of his death, although in reality he was wounded and died only in 1944 from tuberculosis (his articles and works on the history of the Russian army received worldwide recognition, but were published in Russia only after the collapse THE USSR).

In Bessarabia, Euphrosinia graduated from high school, and then veterinary courses. She was fluent in German, French, and Romanian, and a little understood English, Spanish, and Italian. Since Anton Sr. did not do farming at all, Euphrosyne began to deal with him. On 40 hectares, she was engaged in agriculture, growing grapes and grain. After the death of her father, she had to start growing grain of high standard for export supply in order to pay off his loans. In her free time, she was fond of horse riding and hiking and loved cycling to the Black Sea with her cousins. In general, Euphrosinia, although it was a landowner, but her way of life was largely far from the stereotypical idea of ​​landowners at that time.

Neither in her memoirs, nor in any of the surviving diaries does Euphrosyne say that she ever had a love affair. According to memoirs, by the age of 35 she remained a virgin.

Link

On June 28, 1940, the USSR annexed Bessarabia , part of which became part of the new union republic, the MSSR . Immediately there began mass repressions , and in July of that year, Euphrosyne and Alexandra were evicted from their home with the complete confiscation of property. When Boris Kersnovsky, an uncle of Euphrosinia’s father, also deprived of property, went to the Kingdom of Romania with his large family, then in August Euphrosyne, wanting to protect her mother from deprivation, sent her after him to Bucharest . She herself refused to go, as she had a negative attitude towards the Romanian occupation.

Euphrosinia began to look for work in order to earn enough money to support her mother, but, as a “former landowner,” she was infringed on all rights, including the right to work, and only as a seasonal worker was able to get a job farm of the Soroka technical-agronomic school and then worked on private employment: uprooting trees, harvesting firewood in the forest and sawing wood. She worked alone, as the NKVD forbade people to work with her, threatening them with expulsion from the union. Beginning in September 1940, Euphrosyne spent the night on the street because, without Soviet citizenship, she was isolated from society. For the winter she was sheltered by a friend of her mother. On January 1, 1941, parliamentary elections were held, because of which Euphrosyne still issued a Soviet passport, but with paragraph No. 39. But in the elections, Efrosinia, among the candidates, saw the name of a woman who, before the establishment of Soviet power, worked as a prostitute, and without confidence to the rest, the only one of the voters put one solid cross on the ballot. On the night of June 13, 1941, the NKVD officers came for Euphrosyne in her absence. Upon learning of this, she refused to hide and on June 14 voluntarily followed the exile together with other Bessarabians. Despite the fact that she had several times the opportunity to escape, Euphrosinia never took advantage of her (as she wrote in her memoirs, she was then guided by the principle that “there can be no worse”).

In the Narym swamps

On June 14, Euphrosinia and other Bessarabians were placed in freight cars of a train that set off in an unknown direction. In his memoirs, Euphrosinia writes that in her carriage she was the only noblewoman, the rest were mostly peasants. When the train passed Omsk , Euphrosyne, despite the prohibitions of the escorts, managed to get out of the car and pick up a bucket of water for one woman (who had a baby in the train and had to wash her baby), for which she was put in a punishment cell - an iron cabinet with a bent ventilation pipe , who was in the last in the company car, but was soon released (however, in her personal file because of this incident there was a corresponding note, because of which Euphrosyne was monitored much more carefully than the others). On June 22, the train made a stop at Chik station near Novosibirsk , where Euphrosyne and the rest of the exiles learned about the German attack on the USSR , but this did not affect the exile process. When the convoy arrived in the village of Kuzdeevo , the guards deceived her from Euphrosyne’s passport, which she accidentally managed to save at the beginning of the link. A month after the start of the link, she was transported to Narymsky okrug (now Tomsk Oblast ).

During the crossing of the Ob River , Euphrosyne had the opportunity to stay in one of the acquired villages on the collective farm , but when she learned that those who would go further would work on logging, she wanted to work there, because she knew the forest work in Bessarabia and it seemed to her that this work would be better paid. So she got into the most remote village on the Anga River, where he fell down a forest for laying a narrow gauge railway and a winter road. Despite the difficult, as in other GULAG references, working and climate conditions, Euphrosyne was not as hard to endure as the other exiles, because in the past, together with her cousin Ira, she had prepared herself in advance for a difficult life. Soon, Euphrosyne and the other exiles were transferred to Kharsk , where there was almost no work, and therefore no food, and with the onset of winter they were relocated to Ust-Tyarm . Euphrosinia did not bring winter clothes with her, as she thought she could buy everything she needed there, but they didn’t sell anything in stores, the exiles could buy goods only with the special permission of the authorities, and only with the onset of 40-degree frosts Euphrosyne was allowed buy boots and quilted jackets.

The production rates (in cubic meters of forest) were overestimated, only high-quality forest was considered for payment, and the forest in the swampy taiga was of poor quality, which did not always allow the norm to be met. Relatively good payment began only after 40 standards were fulfilled, and the Euphrosyne all the time changed the type of work, and she simply did not get so many norms. In early December, the head of the Suiginsky timber industry enterprise, Khokhrin, transferred Euphrosyne to work in Suigu to the most difficult site, hoping in this way to get rid of it more quickly - Euphrosyne was the only one of the exiles who differed from the others in what she said, and at the meetings of lumberjacks in the local club Khokhrin criticized for excessive production quotas, for a ban on team members help each other and for the fact that on his conscience lies starving children exiles and other dependents (in Suyge then dependents received only 150 grams of bread a Shade). This was also preceded by another episode - on December 3, 1941, Euphrosyne attended a meeting at a local club, where a lecturer spoke about US assistance to the Soviet Union. Euphrosyne then had the imprudence to inquire whether this means that the United States could run into a war with the Japanese Empire for the help of the USSR, referring to the Anti-Comintern Pact . After a lot of time, she found out that Khokhrin then wrote a denunciation to her (he wrote 111 to them all) in the NKVD , in which she described her question as "vile slander against peace-loving Japan." Five days after this incident, an attack on Pearl Harbor occurred, but Euphrosyne did not know about it soon ^[5] .

Escape

In February 1942, Euphrosinia fell ill and could not go to work. Khokhrin ordered the assistant medical assistant appointed by him not to write her an exemption from work and deprived her of rations. This was the last straw and on February 26, 1942 she tried to kill Khokhrin, but at the last moment changed her mind and ran away from the village, since it was not guarded at all. Later, Euphrosinia found out that the denunciations of Khokhrin in her name did not reach the NKVD, because in winter, logging was cut off from the district center. Nevertheless, in the spring the NKVD received them and people from there came to Suigu and, having discovered that Euphrosyne disappeared, put her on the wanted list.

The escape path ran throughout Western Siberia . For several days, Euphrosyne walked along the riverbeds to the west and crossed from the right bank of the Ob to the left. In the first village she met, Narga, she found out that the NKVD ordered the indigenous inhabitants of Siberia to hand over to him fugitive exiles. Not having a clear goal for the first time, she often spent the night in the forest and less often in the rooms. Winter in that area was the fuel-harvesting season, and Euphrosyne made a living by harvesting firewood for the locals. Then, being in the village of Parabel , Euphrosyne decided to go to Omsk , but on the way she often came across dead villages and, greatly tormented by hunger, Euphrosyne turned back to the village of Bakchar . On her way to one of the forest villages, she found exiled Poles, whose conditions of detention were better, since England and the USA paid for their maintenance. She learned from them that a Polish army was being formed in Tomsk , which would fight the Nazis. Euphrosinia decided to go there to the Polish consul and, referring to her father’s lineage, enlisted in the Polish army as a nurse. But this plan also failed, because Tomsk was on the right bank of the Ob, and Euphrosyne on the left, and when she came there, she found an ice drift. The river could only be crossed by ferry, but for this it was necessary to show documents that Euphrosyne did not have. Then she decided to move further south.

In total, Euphrosinia was on the run for 6 months, during which it passed 1,500 kilometers. In the spring and summer of 1942, she several times faced the consequences of the “ Three Spikelets Law ”, when many villages and villages in the depths of the RSFSR became desolate. During this period, she was detained three times due to lack of documents and suspicions of espionage, but by sheer chance then was released. On August 24, 1942, she was finally detained, again due to lack of documents, and delivered to the bullpen of the Krasnozerskoye district center of the Novosibirsk Region .

New Sentence

During interrogations in the bullpen, Euphrosinia did not hide anything. Her extraordinary and knowledge of foreign languages ​​led the district investigator to think of distinguishing herself in the service and he accused her of espionage, referring to the parachute allegedly found not far from the steppe, on which she was dropped, after which Euphrosyne was sent by train to Prison No. 1 in Barnaul . There she was kept in solitary confinement for a week. In her memoirs, Euphrosinia recalled that this week “turned out to be the brightest period for [her] next years”, although light almost never burned in her cell (in those rare minutes when it was lit, she saw that all the walls were scratched with inscriptions “ I am not guilty! ” Repeated many times). Then she was transferred to the common cell of the NKVD Internal Prison and night interrogations began, while during the day she was not allowed to sleep. The case was conducted by three investigators who applied different tactics of interrogation and psychological treatment to her. When Euphrosinia refused to admit her “guilt” once again, the espionage version fell apart and Euphrosinia had to be sent to where she had fled from exile.

She was transferred to a transit prison in Novosibirsk and in the fall of 1942 was taken under escort to a ship, which along the Ob brought her back to the Narymsky district. Throughout the winter of 1942, Euphrosinia spent in an unheated pretrial detention cell in the village of Molchanovo. During interrogations, she was accused of “anti-Soviet propaganda” and “criticism of the orders of the authorities”. At the prosecutor's office, she familiarized herself with the material of the investigation, built on Khokhrin’s denunciations, and refused to subscribe to the investigators. The head of the local NKVD tried to force her to sign the case file with threats, but he failed to intimidate Euphrosyne, and the attempt to beat her fell through - Euphrosyne managed to give a violent rebuff. Euphrosyne was charged under Article 58-10, part 2 ("slandered the lives of workers in the USSR") and under article 82, part 2 ("made an escape from the place of compulsory settlement"). A visiting session of the judicial board of the Narymskiy district court of the Novosibirsk region sentenced her to death - execution. She was asked to write a petition for clemency - this was a means of knocking out her confession of “guilt” - but she refused to ask for clemency, and wrote on a piece of paper that she was given for petition:

On February 24, 1943, the death sentence was replaced by 10 years of forced labor camps and civil rights defeat for 5 years, after which Euphrosyne, along with other prisoners, was sent on foot to Tomsk . Euphrosyne, already suffering from severe malnutrition, withstood it. There, in the Tomsk Region , Euphrosyne fell into campsite No. 3 Mezhaninovka, where she worked as a cooper for some time, then was engaged in burning in a local art workshop. Only thanks to her team leader she managed to meet the norm. During this period in the penal camps there was a mass death of people from starvation and pellagra and only thanks to the help of the camp doctor Sarah Gordon Euphrosyne got to the camp hospital, where she managed not to get sick. Then, in June 1943, Euphrosinia was transferred to Camp No 4 at Yeltsovka Station near Novosibirsk, where she worked the night shift in the hat workshop in the brigade to fix the hats brought from the front, and in the afternoon in the subsidiary farm, where she was reinforced with raw vegetables. But in September, Euphrosinia lost this job, because she gave half of her ration and those vegetables that she could secretly bring from the field to the pregnant compatriot Vera Tankova (in the memoirs Euphrosinia writes that she was from the Nevelsky family), and not to her foreman (as that was required by an unwritten set of rules among prisoners). She was transferred to a camp for the construction of a military plant near Novosibirsk, where prisoners worked without the use of building mechanisms: in early winter 1943, Euphrosyne took wheelbarrows with mortar and materials along the ramps to the fifth floor.

Third Sentence

Soon, Euphrosyne, as a veterinarian by profession, was summoned to a camp pig farm, in which an epidemic of an unknown disease broke out. She volunteered to save the dying pigs, determining with the help of tests how to treat them, and giving them the necessary vaccinations. Euphrosyne was very risky, since Sarah Gordon advised her not to take up this work, because if vaccinations did not help, then Euphrosyne (given that she was only a medical assistant) could be accused of wrecking and executed. However, they managed to save the pigs and Euphrosyne began to establish a pig farm. Работа Евфросинии ветеринаром не устраивала лагерное начальство, потому что она отказывалась подписывать фиктивные акты о гибели свиней, по которым охранники могли получать парное мясо сверх им положенного. Несмотря на предыдущие события, Евфросиния продолжала действовать прямодушно, открыто высказывала все, что думала (в частности, она покритиковала Владимира Маяковского за его антирелигиозную поэзию), и это послужило поводом для доносов на неё. Сначала её перевели со свинофермы на строительство клуба комсомола — Евфросиния не знала, что это всегда делали с заключёнными, которых собирались повторно арестовать. 18 апреля 1944 года Евфросиния была вновь арестована и её посадили в подземную тюрьму лагеря.

22 июня постоянная сессия Новосибирского областного суда по делам ИТЛиК НКВД на основании статьи 58-10 приговорила Евфросинию к ещё 10 годам лишения свободы и 5 годам поражения в гражданских правах. Неотбытая мера наказания предыдущего приговора поглощалась данным приговором, из-за чего вместо оставшихся восьми лет ей осталось сидеть десять. ^[6]

Норильлаг

После приговора суда Евфросинию перевели в барак усиленного режима лагеря Ельцовка под Новосибирском к уголовникам-рецидивистам, где она работала в прачечной, где вручную стирала окровавленное белье, доставленное с фронта. Вскоре Евфросинию с другими рецидивистами отправили в Красноярск . Там, в порту Злобино, где Норильский горно-металлургический комбинат отбирал заключённых для работы, она вместе с другими заключёнными занималась погрузкой барж. Затем её вместе с остальными повезли в общей каюте по Енисею в Норильск . Во время пути Евфросиния заступилась за учёного профессора Николая Федоровского , над которым издевались уголовники, за что была ими избита, но осталась жива.

В Норильск Евфросиния прибыла в августе 1944 года и работала там на строительстве пятиэтажного городского дома. Асфальтировать крышу порой приходилось на четвереньках и она повредила ногу. Её не лечили, и болезнь перешла в общее заражение крови. Только когда у Евфросинии началась лихорадка, её госпитализировали в Центральную больницу Норильского лагеря и вовремя прооперировали, успев спасти ногу. В своих мемуарах Евфросиния описывает больницу, как «оазис в аду» — почти весь её медперсонал тоже состоял из заключённых, но, будучи профессионалами, они все происходили из интеллигенции и поэтому старались создать для пациентов максимально хорошие условия. Когда Евфросиния выздоровела, её оставили работать в больнице медсестрой. Работала она сразу в нескольких отделениях, а большую часть своего пайка отдавала пациентам. Через какое-то время, в январе 1946 года, она перешла работать прозектором в морг, где набралась большого медицинского опыта.

К весне 1947 года, однако, Евфросинию сумел выжить с работы заведующий аптекой в лагерной больнице и тогда в конце мая она попросила, чтобы её перевели работать на шахту, в чём ей было поначалу отказано и она объявила на 11 дней голодовку, после чего её всё-таки отправили на шахту — работая в больнице она нередко сталкивалась с пострадавшими шахтёрами и знала, как опасно там работать. Евфросинию поставили на шахте 13/15 добывать уголь из забоя — это была одна из самых тяжёлых там работ. Тем не менее, Евфросинии понравилось работать в шахте, хотя у неё поначалу случались стычки с администрацией лагеря, а в дальнейшем она не раз сталкивалась с традиционными для шахтёра опасностями. Работа в норильской шахте также имела преимущество в виде «лагерного зачёта» — один целиком отработанный день засчитывался за три дня отсидки. В 1949 году Евфросиния, попав с травмой в больницу, ненадолго вернулась туда, устроившись в перевязочную хирургического отделения, но вскоре снова вернулась на шахту, так как её не устраивала царящая в коллективе больницы атмосфера — к тому моменту в больнице Норильлага работали в основном уже вольнонаёмные врачи.

В начале 1952 года её перевели расчищать железную дорогу, но там не было «зачётов» и вскоре Евфросинию, по её же просьбе, перевели работать грузчиком на перевалочно-продуктовую базу, где система «зачётов» была. Благодаря «зачётам», в августе 1952 года срок заключения Евфросинии подошёл к концу, но она столкнулась с проблемой: в Норильске она отбывала только срок за конфликт в Новосибирске и побег из Нарымского округа, в то время как пожизненная ссылка во всё тот же Нарымский округ всё ещё «висела» на ней, поэтому вместо долгожданного освобождения Евфросинию должны были этапировать обратно туда. Два месяца Евфросиния прожила в лагере, ничего не делая, в ожидании высылки, после чего сумела произвести впечатление своими художественными способностями на высокопоставленного военного инспектора и её готовы были отпустить на совсем без этапирования, но перед этим попросили подписать документы, согласно которым ей вменялось оборвать все контакты со знакомыми из Норильска и никогда никому не рассказывать о том, что она здесь видела. Евфросиния отказалась это сделать, из-за чего стала невыездной из Норильска.

После ссылки

Будучи ссыльной и имея поражения в правах на пять лет Евфросиния пошла работать обратно в норильскую шахту, теперь уже как вольнонаёмная, где её неохотно (поскольку женщин из вольных в шахту на работу тогда не брали) устроили скрейперистом на самом низком окладе и без каких-либо льгот. Через какое-то время её, как грамотную и способную, отправили на курсы горных мастеров, где она получила диплом с отличием и стала инженерно-техническим работником. Первое время у неё не было жилья и в перерывах между сменами она отсыпалась в раздевалке устроенной при шахте бани, но затем получила комнату в общежитии. После смерти Сталина и последовавшей затем массовой реабилитации число работавших заключённых на шахте резко сократилось и в конечном итоге шахту, где работала Евфросиния, законсервировали и тогда она перешла на работу бурильщика — по сравнению с предыдущими работами на шахте эта была самой тяжёлой. В конце 1956 года Евфросиния перешла на работу взрывника.

Летом 1957 года Евфросиния съездила в Сороки на могилу отца (хотя сама могила не пострадала, всё имение Керсновских было разграблено и разрушено), где от бывшей коллеги её матери узнала, что в 1954 году Александра (Евфросиния к тому моменту была уверена, что её мать умерла) в радиопередаче «Международный розыск» из Румынии сразу на нескольких языках просила что-нибудь разузнать о Евфросинии — как позже выяснилось, Александре на её запрос почему-то сообщили, что её дочь была призвана в армию и погибла во время войны под Одессой. Евфросиния вынуждена была пройти длинную бюрократическую процедуру, которая в конечном итоге позволила ей каждый месяц высылать Александре в Румынию всего 150 советских рублей (при том, что её шахтёрская зарплата составляла 4600). В 1958 году Евфросиния получила отдельную комнату в частном доме и, снова пройдя длинную бюрократическую процедуру, добилась-таки того, что летом того же года её отпустили в Одессу, где и состоялось её воссоединение с Александрой, с которой она затем отправилась в путешествие по Кавказу, после чего Александра вынуждена была вернуться в Румынию. Обе приняли решение, что Александра откажется от румынского гражданства с причитающейся ей румынской пенсией и переедет к дочери, а Евфросиния проработает на шахте столько, сколько позволит ей в будущем получать нормальную пенсию и оформить опеку над матерью.

В 1960 году Евфросиния снова попала в поле зрения КГБ: во-первых, она имела родственницу за границей (хотя Александра жила в Восточном Блоке), которая, приехав в СССР, вместе с Евфросинией свободно перемещалась по его территории, во-вторых, вся переписка с Александрой и другими знакомыми Евфросинии тщательно просматривалась (в письме матери она послала карикатуру на руководителя шахты, а в письме знакомой раскритиковала речь Хрущёва на 21-м съезде ), в-третьих, когда начальство шахты выдало Евфросинии лотерейные билеты, та разорвала их, мотивируя это тем, что она против азартных игр. В итоге Евфросинию вызвали прямо в КГБ, где прямо предъявили соответствующее обвинение. Под давлением КГБ руководство шахты было вынуждено устроить над Евфросинией товарищеский суд «за недостойное поведение» (при том, что Евфросиния к тому моменту уже вступила в профсоюз и получила новый советский паспорт без параграфа №39).

Суд состоялся 4 апреля 1960 года (поскольку он был показательным, то на нём было множество представителей прессы и телевизионщиков), на котором Евфросиния отказалась каяться и приносить извинения, хотя от этого зависела её судьба — её могли уволить без сохранения льготного стажа, от которого бы пострадала её будущая пенсия и, соответственно, она не смогла бы оформить Александру на своё иждивение. Евфросиния с блеском выдержала суд и её уверенное поведение в итоге привело к тому, что решением собрания коллектива ей лишь был объявлен выговор, но её рабочее место было сохранено. Однако, под давление КГБ, начальство шахты вскоре перевело её в мотористки, но Евфросиния добилась того, чтобы её поставили на место грузчика-лесогона (эта работа была сложнее и на неё ставили в основном штрафников). На этой должности она и проработала до мая 1960 года, после чего вышла на пенсию и уехала из Норильска в Ессентуки , где приобрела половину частного дома. Вскоре к ней перебралась Александра, которая умерла там 17 января 1964 года.

Работа бурильщиком на шахте в конечном итоге сказалась на суставах Евфросинии и с начала 1970-х годов вплоть до смерти ей пришлось ходить на костылях. В 1987 году она перенесла инсульт. Евфросиния скончалась 8 марта 1994 года и была похоронена рядом с Александрой на Городском кладбище. В тот же год, про просьбе Еврофсинии, земля с могилы её брата Антона в Париже была передана на могилу Александры.

Первые записи о своих злоключениях Евфросиния начала делать ещё будучи санитаркой в норильской лагерной больнице, и продолжила их делать, уже будучи шахтёром. В 1948 году одна из её страдающих наркозависимостью от махорки товарок по бараку, которой Евфросиния дала почитать записи, выкрала их и отдала оперативнику, но тот вернул их со словами, что ему «нужен материал, а не беллетристика». До полноценного вида Евфросиния свои мемуары начала доводить в 1964 году после смерти матери — Александра перед смертью попросила её записать во всех подробностях всё, что она пережила (хотя Евфросиния, рассказывая ей в своё время о ссылке, умолчала об очень многих деталях). Работу над мемуарами Евфросиния закончила где-то в 1970-х и дала им название «Сколько стоит человек» . Её мемуары состоят из 2,2 млн букв, написанных на полях 680 рисунков. В 1982 году они были впервые распространены через самиздат , a в 1990 году — опубликованы в журналах « Огонёк » , « Знамя » и британском « The Observer » .

Работая над мемуарами Евфросиния поделила их на 12 частей, из которых к ссылке относятся со второй по восьмую:

1. «В Бессарабии» — период, начиная с июля 1940, когда Бессарабия была аннексирована и заканчивая июнем 1941 года, когда Евфросиния узнала, что её отправляют в ссылку. Это чередуется со вставками, в которых Евфросиния описывает историю Бессарабии и своё детство.
2. «Исход или пытка стыдом» — путь ссылки.
3. «Вотчина Хохрина»
4. «Сквозь большую гарь»
5. «Архив иллюзий»
6. «Строптивый ветеринар»
7. «Оазис в аду»
8. «Инородное тело»
9. «Чёрная роба или белый халат»
10. «Под „крылышком“ шахты»
11. «На вершина»
12. «Возвращение»

В 2000 и 2001 годах издательство «Можайск-Терра» издало мемуары в виде шеститомника по две части в каждой книге. В следующий раз мемуары были изданы только в 2016 году издательством « КоЛибри », но одной книгой, из-за чего объём текста в этом издании почти на четверть короче оригинального.

30 января 1990 года прокуратура Новосибирской области признала необоснованность третьего приговора от 22 июня 1944 года, а 23 февраля прокуратура Томской области признала необоснованность второго приговора от 24 февраля 1943 года. 13 августа 1990 года прокуратура Молдавской ССР официально признала высылку Евфросинии 13 июня 1941 года необоснованной, после чего Евфросиния была окончательно реабилитирована.

Об истории Керсновской снят документальный фильм « Альбом Евфросинии » (режиссёр Г. Л. Илугдин ).

Может ли человек, попавший под поезд, остаться живым? Нет-нет, его не задело буфером, не сшибло под насыпь. Он лежал между рельсами и чувствовал, как над ним тяжко и грозно громыхает смерть. К тому же он знал, что последний вагон оснащен стальным штырем, последней преградой к спасению. Таким человеком была Ефросиния Антоновна Керсновская, а поезд, прогромыхавший над нею, — ссылка, лесоповал, ГУЛАГ— власть Советов, выбросившая её из оккупированной Бессарабии в 1940 году.- Александр Зорин, Журнальный зал , 2012.

Ефросинья Керсновская пишет отрывисто. Так, как будто ещё не отдышавшись, вернулась откуда-то издалека и пытается рассказать все, что с ней произошло. Уместить 13 лет в 300 страниц, в несколько часов рассказа. Импрессионизм её синтаксических и смысловых мазков не нужно рассматривать отойдя подальше, как Моне, в них нужно вглядеться и по очереди смотреть на все элементы этой мозаики, в которой отражены реальные воспоминания.

In general, the goal of these memoirs is to show what officially, it seemed, no one would ever know. It is necessary to convey this important information to people, open their eyes to what was happening outside the capital, and (and this discovery, which will shock Kersnovskaya herself), maybe in the capital. The reason for writing the memoirs was the death of the mother, to whom the author devoted not only them, but in general his whole life. Without creating a family, having no children, she lived exclusively with her mother, and during the camps - for the sake of her mother. And it was her mother, as it seemed to her, with her prayers that averted misfortune and death, which too often breathed on her with her foul breath .-- Alexandra Guzeva, Private Correspondent , 2014.

• Kersnovskaya E. A. Rock art. - M.: Square, 1991.
• Kersnovskaja E. Ach Herr wenn unsre Sünden uns verklagen. - Kiel: Neuer Malik Verlag, 1991.
• Kersnovskaja E. Coupable de rien. - Paris: PLON, 1994.
• Kersnovskaya E. A. How much does a person cost : A Tale of the experienced: in 6 volumes. - M.: Mozhaysk-TERRA, 2000-2001.
• Kersnovskaya E. A. Truth as the Light: Illustrated Memories of the Forties and Fifties. - M .: IP Podgorskaya N.O., 2014 .-- T. 2 .-- 844 p. - ISBN 978-5-905494-04-8 . - ISBN 978-5-905494-11-6 .

• Vladimir Meletin . "Efrosinya Kersnovskaya: Life . " Documentary (2008).
• Grigory Ilugdin . "Album of Euphrosyne." Documentary film ^[7] .

• E. Kersnovskaya “How much does a person cost”
• Kersnovskaya Euphrosyne Antonovna (1907-1994). Farmer, veterinarian, miner, artist (Biography on the site sakharov-center.ru)