Persian motifs

“ My former wound has settled ... ” (“Labor Batum” No. 280, December 10, 1924)

The poem marks the separation of Yesenin from the period of " Moscow Tavern ". The poet himself talked about this transition: “So much and easy to write in life is very rare. It is simply because I am alone and concentrated in myself. They say I am very prettier. Probably because I saw something and calmed down ... In spite of all I will not drink, as before ... My God, what a fool I was. I just found myself now. All this was a farewell to youth. Now it will not be so. ” In the poem itself, the tavern is replaced by a teahouse , where a teahouse teaches the lyrical hero "red tea || Instead of strong vodka and wine ” ^[3] . Red tea is one of the elements of the oriental entourage, which also includes “Tehran’s blue flowers”, Shiraz carpets and Khorasan shawls, against which the lyrical hero’s love for the girl in the veil is told. The poem also raises the theme of the emancipation of women, popular in the 1920s in Soviet Transcaucasia ^[4] :

" I asked the money changer today ... " (Labor Batum No. 280, December 10, 1924)

The lyrical hero asks the money changer how to express his tender feelings for the beautiful Persian Lale. The money changer appears in the poem not as a person of his profession, but as a kind of oracle ; he manifests himself as a philosopher, gifted with great observation and a sense of language. He explains to the lyrical hero that not words speak of love, but burning eyes, kisses, “hands, || That plucked the black veil ” ^[4] .

“ You are my Shagane, Shagane! .. ” (“Baku Worker” No. 1, January 1, 1925)

In the poem, the poet refers to the Persian Shagane. Unlike the previous one, in this poem the Persian woman is not called beautiful ^[5] , and the lyrical hero refers to her not as a lover, but as a friend, wanting to tell about her homeland ^[3] . At the same time, certain lyrical feelings in the text are implied when it comes to a girl in the north who is “terribly similar” to the hero’s interlocutor and who, as he hopes, thinks of him.

“ You said that Saadi ... ” (“Baku Worker” No. 1, January 1, 1925)

In the fourth poem of the cycle, feelings for Shagane become clearer, she is already called "sweet." The author, responding to the girl’s joke, writes about jealous admiration for her lover’s beauty, which he doesn’t compete with, even in the form of a comparison with roses, traditional for eastern poetry ^[5] :

“ I have never been to the Bosphorus ... ” (“Dawn of the East” No. 782, January 18, 1925)

The poet tells the interlocutor (possibly the heroine of previous poems) that he has not been to the Bosphorus or Baghdad. He was drawn to the East by love for her (“I didn’t come here because of boredom - || You called me invisible”), but he feels homesickness and wants to talk about her. A beloved can distract him from thoughts about his native places, and if she wants, the lyrical hero is ready to share with her his fantasies about the lands he has never been to. Images of the sea, blue fire in the eyes, camp and hands of the interlocutor of the lyrical hero complement the theme of love in the poem ^[5] .

“ Evening light of the saffron land ... ” (“Dawn of the East” No. 782, January 18, 1925)

The poem again touches on topics that have already been raised in the previous parts of the cycle - love, the homeland and the emancipation of the eastern woman ^[5] . The last topic dominates, the poet talks about his dislike for the veil and the lack of understanding of the reasons why women should wear it:

The rejection of the veil that hides the girl’s beauty is intertwined with a declaration of love for this beauty. The theme of nostalgia is raised in this poem in one line - "Another country is dreaming of a heart." The lyrical hero promises her beloved to sing to her about “that Khayam hadn’t sung for the time”, apparently implying native lands ^[3] .

“The air is transparent and blue ... ” (“Baku Worker” No. 82, April 13, 1925)

The poem reveals the theme of the beauty of the world, again associated with the theme of love (“A month of yellow charm, || Tenderness, like Saadi’s songs”). Stylistically, this is one of the strongest poems of the cycle, it is distinguished by perfect, plastic musical rhythm, but the emotional mood is not as joyful as in the previous parts of the cycle. The text is characterized by a florid, detached intonation ^[6] .

“ Cold Gold of the Moon ... ” (“Baku Worker” No. 82, April 13, 1925)

The poem introduces the motif of the fairy-tale East through the appearance of the image of Shahrazada , but the poet contrasts him with the beauty and charm of the modern world surrounding him and his beloved. The author creates visual and olfactory (“the smell of oleander and left-handed”) images of the “blue and affectionate country” ^[3] , encourages you to enjoy life and pities “those who don’t need anything,” although the motivation of being in the poem remains strong ^[6] .

“ There are such doors in Horossan ... ” (“Baku Worker” No. 74, April 3, 1925)

The poem again contrasts the East and Russia. Despite all the attractiveness of Persia, if love does not add to it, then the poet does not need to stay there ("And why? Who should I sing songs for?") ^[3] . The author unconditionally prefers native Russia to such Persia: he will not forget his beloved, but he will sing about it in his homeland ^[5] .

“The Blue Homeland of Firdusi ... ” (“Baku Worker” No. 74, April 3, 1925)

The poet says goodbye to Persia ("the birthplace of Firdusi ") and his Shagane (Step). He promises to preserve the memory of Step and tell other people about it, hopes that Persia will not forget him (“affectionate Rus”), and leaves a “song about Russia” to his girlfriend:

“ Being a poet means the same ... ” (“Baku Worker” No. 177, August 7, 1925)

The poem begins with a manifesto of poetic realism ^[3] :

The author writes about the poet’s mission - “to sing in his own way”, without re-singing other people's motives, no matter how painful and whatever criticism this causes. Yesenin recognizes the poet's right to his own feelings and desires, but realizes that these desires are not always fulfilled, and therefore life awaiting the poet is difficult and unsettled; one must be aware of this in order to avoid a spiritual catastrophe ^[7] .

“ Dear hands — a pair of swans ... ” (“Baku Worker” No. 179, August 10, 1925)

The author returns to the image of Shagane, and the whole poem is devoted to the theme of love. The metaphor of “swan’s hands” from the poem “I have never been to the Bosphorus ...” is developing here again, but within the framework of the contrast between human love and the poet’s path ^[7] :

Of the attractiveness of Persia, only Shagane remained, Persia itself is no longer able to inspire ^[7] :

“ Why does the moon shine so dimly ... ” (“Baku Worker” No. 183, August 14, 1925)

The lyrical hero complains to the Persian Lale that he cannot get an answer from cypresses and flowers to the question posed in the title. Only from a rose does he manage to get an answer:

Vladimir Belousov notes that Yesenin and Shagane Talyan, who became the prototype of the heroine of the cycle, broke up in 1925 and did not see each other again. Accordingly, he concludes that the topic of Shagane's betrayal was introduced to complete the storyline of the novel with the Persian ^[7] .

“ Stupid heart, don't beat ... ” (“Baku Worker” No. 177, August 7, 1925)

The poem raises the theme of rock, connecting it with the previous plot. In the life of the lyrical hero a breakdown has come, he has lost faith in the fact that he can beg for happiness from fate, and no longer intends to look for him. Again, the image of Lala appears (still extremely general, not specified as a symbol) - only she did not betray the hero, and her love serves as his support ^[7] :

“ Blue and merry country ... ” (“Baku Worker” No. 179, August 10, 1925)

The main theme of the poem is the theme of friendship-love. Its disclosure is achieved by means of classical oriental poetry - the story of the poet’s friendship with a child is intertwined with a tale of the nightingale's love for a rose. Lale and Shagane are replaced by a new name - Helia. The second topic - the role of creativity in the life of the poet - opens with a declaration on the subordination of all interests and life principles of the poet to the creative process: "My honor is sold for a song." The same declaration, in an even stronger form, was repeated in the last stanza: “My whole life has been sold for a song” ^[7] .

Yesenin's acquaintances say that he showed a keen interest in classical Persian poetry by the beginning of the 1920s. Yesenin’s acquaintance with Firdousi ’s poem “ Shahnameh ” probably took place thanks to Heine’s ballad, dedicated to the Persian poet and translated into Russian by Leo May , - this is evidenced by the fact that later, like May, he wrote the name of Firdousi without the letter “o” ^{[ 4]} . Matvey Roizman , who knew Yesenin during these years, recalled that in 1920 he recommended that he read the book “Persian Lyrics”, published in 1916 ^[3] .

In 1920, Yesenin traveled by train to the Caucasus; his plans were to visit Istanbul , but, according to various sources, he reached either Baku or Tiflis . Acquaintance with the East continued in 1921, when Yesenin came to Tashkent in the days of Uraza Bairam . In September 1924, he embarked on a new trip to the Caucasus; this time the final destination of the journey was Persia. The trip was made possible thanks to the help of Peter Chagin , who at that time was the second secretary of the Central Committee of the Communist Party of Azerbaijan and at the same time the editor of the newspaper “ Baku Worker ”. Chagin promised Yesenin to help with his trip to Persia. Expecting this event, he lived alternately in Baku and Tiflis, but in the end he was not able to visit Tehran ^[4] .

At this time, Yesenin fell into the hands of the collection “Persian Lyrics of the 10th-15th Centuries” (translator Fedor Korsh ; perhaps this is the same collection that Yesenin recommended to Roizman back in 1920). According to the memoirs of Nikolai Verzhbitsky , Yesenin was fascinated by this book: "He walked around the room and recited Omar Khayyam." This incident gave impetus to the implementation of the plans hatched by Yesenin for some time to create the Persian cycle. The first two poems of the future cycle - “My former wound settled ...” and “I asked the money changer today ...” - were apparently written between October 18 and 20, and it was on October 20 that Yesenin promised Galina to send her “Persian letters” to her. poems". On October 29, manuscripts of poems were sent by Benislavskaya; in the accompanying letter, Yesenin pointed to plans for the publication of the future cycle as a separate book, regardless of the forthcoming collection of poems ^[4] .

By December 1924, Yesenin’s plans had changed: now instead of Tehran, he again intended to get to Istanbul and in early December left for Batum for this purpose. According to Verzhbitsky, rumors reached Esenin that some Soviet journalists were given special permissions to visit Turkey instead of a real international passport. One of the members of the government of the ZSFSR , a former admirer of Yesenin’s work, gave them a letter of recommendation from the head of Batumi port with Verzhbitsky. The letter contained a request to send them as sailors to a Soviet merchant ship flying between Batum and Istanbul. But these plans also did not come true, and Yesenin again thought about a trip to Persia ^[5] .

While in Batum, Yesenin published two Persian poems written in Tiflis in a local newspaper. On December 20, while still in Batum, he sent Benislavskaya two new poems of the Persian cycle - “Shagane you are mine, Shagane ...” and “You said that Saadi ...”, created immediately before this (the second manuscript is dated December 19, the first according to the conclusions of V. G. Belousov on the basis of the poet’s previous correspondence, it could hardly have been written before December 18). In these two poems, the image of the Persian Shagane first appears ^[5] . The name of this character, which appears in a total of six works by Yesenin, was given in honor of a teacher who had come to Batum from Tiflis, former communist underground activist Shagane Nersesovna Terteryan (in Talyan’s second marriage) ^[8] , whom the poet met shortly before; At first, Esenin planned to call the heroine of poetry Lala ^[5] .

In a letter on December 20, Yesenin informed Benislavskaya that there would be 20 works in the planned cycle. The next day, he also sent new poems to Chagin for publication in the Baku Worker, promising to devote the whole cycle to him. These poems appeared in print on January 1, 1925. By that time, Yesenin’s Persian cycle was replenished with the poem “I have never been to the Bosphorus ...” written on December 21. The sixth poem of the cycle, “The Light of the saffron evening edge ...”, originally dated by researchers around the same time, was written a little later, according to new estimates, although also during their stay in Batum and no later than mid-January 1925, since they both appeared on January 18 in the newspaper " Dawn of the East " ^[5] .

At the beginning of 1925, Esenin, living in Batum, mainly worked on the poem Anna Snegina , but the Persian cycle was not forgotten by him at that time either. In January - February, at least draft versions of poems “In Khorossan there are such doors ...” and “The Blue Homeland of Firdusi ...” were prepared (Shagane Talyan recalled that the last Yesenin had read to her before leaving Batum, which occurred at the end of the second decade of February) ^{[ 5]} . On March 1, Yesenin returned to Moscow. On the way there and in the first days of stay in Moscow, “There are such doors in Horossan ...” and “Firdusi’s Blue Homeland ...” were finalized, and on March 3, the author sent them along with “Anna Snegina” to Baku to Chagin. Yesenin also gave Benislavskaya’s new poems for publication in Moscow. In the first half of March, public readings of Anna Snegina and Persian Motives were held before members of the Pass group in Herzen’s House. Unlike the poem, the Persian cycle made a strong impression on the audience. In the same days, Yesenin concluded an agreement with the private publication Modern Russia on the publication of the book Persian Motives ^[6] .

The mood of the poem “The Blue Homeland of Firdusi ...” indicates that Esenin intended to say goodbye forever to the dream of Persia and end the cycle. However, this poem at the time of writing was only the eighth in the cycle, and by agreement with the publisher Yesenin pledged to provide ten. At the end of March he again left Moscow, away from its bohemian atmosphere, in Baku ^[6] . Там в начале апреля им были написаны «Воздух прозрачный и синий…» и «Золото текучее луны…» — хронологически девятое и десятое стихотворения цикла (в будущем Собрании стихотворений оба они датированы 1924 годом, но известно, что на момент заключения договора об издании сборника «Персидские мотивы» у Есенина были готовы восемь, а не десять стихотворений) ^[7] . «Воздух прозрачный и синий…» и «Золото текучее луны…» были напечатаны в «Бакинском рабочем» 13 апреля — на десять дней позже, чем «В Хороссане есть такие двери…» и «Голубая родина Фирдуси…» ^[2] .

В начале пребывания в Баку Есенин под присмотром Чагина проходил курс лечения, но был подавлен, выглядел, по свидетельству редактора газеты « Красная новь » Александра Воронского , потерянным и подолгу плакал. Этот эмоциональный настрой нашёл своё отражение в стихах «Воздух прозрачный и синий…». Постепенно, однако, настроение Есенина благодаря заботе Чагина стало улучшаться, и уже «Золото текучее луны…» зазвучало в прежнем жизнерадостном ключе, а написанное 8 апреля стихотворение «Голубая да веселая страна…» предваряется посвящением «Гелии Николаевне Чагиной» (так называла себя шестилетняя дочь Чагина Роза, с которой поэт в эти дни подружился). Впоследствии это стихотворение стало замыкающим в цикле «Персидские мотивы» ^[7] .

В мае книга «Персидские мотивы» была готова к выходу. По распоряжению автора хронологический порядок расположения стихотворений в книге был изменён: «Воздух прозрачный и синий…» и «Золото текучее луны…», написанные в Баку, были помещены не на девятое и десятое, а на седьмое и восьмое место соответственно. Кроме того, стихотворение «В Хороссане есть такие двери…» было помещено на десятое место, замыкая цикл вопреки ранее ясно выраженному желанию Есенина закрыть его стихотворением «Голубая родина Фирдуси…». В. Г. Белоусов пишет, что это могло быть результатом решения издателя; возможно, и сам автор изменил свою позицию, но в таком случае документальных подтверждений этого не сохранилось. При подготовке Собрания стихотворений в сентябре Есенин поместил на десятое место в цикле именно «Голубую родину Фирдуси…» ^[7] . Помимо десяти «персидских» стихотворений в книгу вошли поэма «Мой путь» и четыре стихотворения, тематически не связанные с основным циклом, — «Отговорила роща золотая…», «Сукин сын», «Этой грусти теперь не рассыпать…», «Низкий дом с голубыми ставнями…». Книга вышла в свет с посвящением Петру Чагину ^[4] .

Находясь в Баку, Есенин продолжал мечтать о поездке в Персию, но против неё решительно возражал уже первый секретарь ЦК Коммунистической партии Азербайджана Сергей Киров . В результате Есенин в конце мая вернулся в Москву. Там он сошёлся с внучкой Льва Толстого Софьей и начал вынашивать планы женитьбы. Бениславская возражала против этого шага, и споры Есенина с ней закончились разрывом. В конце июля Есенин, теперь уже вместе с Толстой, вновь отправился в Азербайджан, где они провели чуть больше месяца на бывшей ханской даче в пригороде Баку Мардакяне ^[7] .

В Мардакяне Есенин намеревался завершить персидский цикл: из запланированных двадцати стихотворений к тому времени были написаны одиннадцать и опубликованы десять. За первые пять дней августа он создал два новых — «Быть поэтом — это значит то же…» и «Глупое сердце, не бейся…», уже 7 августа появившиеся в «Бакинском рабочем». Темы их были настолько разными, что поэт сразу же решил разнести их по циклу: если «Быть поэтом — это значит то же…» могло занять в нём одиннадцатое место, то второе стихотворение Есенин запланировал поместить ближе к концу. Вскоре после этого, между 6 и 8 августа, было написано стихотворение «Руки милой — пара лебедей…». Возможно, Есенин работал над ним и раньше, на что указывает использованный перифраз пословицы «если он не поёт, значит, он не из Шушу , если он не пишет, значит, он не из Шираза », которую он упоминал ещё в письме от 8 апреля, а также тот факт, что одновременно с ним, 10 августа, в «Бакинском рабочем» появилось созданное ещё в апреле стихотворение «Голубая да веселая страна…» ^[7] . Наконец, 14 августа было опубликованное ставшее тринадцатым в цикле стихотворение «Отчего луна так светит тускло…» ^[2] . По-видимому, несколькими днями раньше было создано «Море голосов воробьиных…», которое Есенин первоначально тоже собирался включить в цикл, но осенью, в процессе подготовки Собрания стихотворений, отказался от этой идеи и определил окончательный объём цикла пятнадцатью стихотворениями. Тогда же в стихотворении «Золото текучее луны…» «текучее» было заменено на «холодное» ^[7] .

В 1960-е годы была выдвинута гипотеза, что ко включению в цикл готовилось также стихотворение «Тихий ветер. Вечер сине-хмурый…», опубликованное в марте 1926 года, уже после смерти Есенина, в « Красной газете », которую в то время возглавлял Чагин (но датируемое июлем 1925 года и написанное в Баку ^[9] ). А. П. Ломан называет его «несомненно принадлежащим к циклу» ^[10] , однако это произведение никогда не публиковалось в составе цикла, и в 1970 году В. Г. Белоусов доказал, что оно изначально не имело отношения к «Персидским мотивам» ^[2] .

Современниками «Персидские мотивы» были оценены по-разному, хотя серьёзного литературоведческого анализа в это время не проводилось. Среди дававших восторженную оценку стихам цикла был Киров , который, послушав их в исполнении автора, обратился к Петру Чагину с требованием создать Есенину «иллюзию Персии в Баку» ^[3] :

Александр Воронский , редактор « Красной нови », отмечал в стихах цикла «заразительную» душевность, лиризм и простоту в сочетании с эмоциональной насыщенностью и подъёмом, хотя и соглашался, что в них «нет полной отшлифовки». Бениславская, отдававшая стихи для публикации в «Красной нови», писала Есенину о хорошем приёме «Персидских мотивов» со стороны Фёдора Раскольникова , Юрия Либединского и Георгия Никифорова ^[3] .

С другой стороны, сама Бениславская писала: «„Персидские мотивы“ — красивы, но, конечно, меньше трогают» ^[3] . Отрицательным был отзыв на стихи цикла Алексея Кручёных , который в рецензии на сборник «Персидские мотивы» называет их «неживыми», находя в них «частокол романсных банальностей» ^[11] . Маяковский в статье « Рождённые столицы » оценил «Персидские мотивы» как экзотические «восточные сладости» и «синь тюркскую», противопоставив их тематику задачам социалистического строительства (позже такую резкую оценку Сурен Гайсарьян объяснял «горячкой литературной борьбы» и столкновением групповых интересов) ^[3] .

В конце 1950-х и 1960-е годы, когда творчество Есенина снова стало разрешённым, «Персидские мотивы» получили высокую общую оценку от критиков и литературоведов. Среди авторов похвальных отзывов были К. Л. Зелинский , В. О. Перцов , А. Л. Дымшиц , И. С. Эвентов , В. Г. Белоусов и другие ^[3] . С более глубоким анализом цикла выступили М. З. Вайнштейн, Л. Л. Бельская, П. Ф. Юшин.

Отдельного анализа удостаиваются ориентализмы, с помощью которых Есенин создаёт у читателя образ Востока, — как собственные Лала (возможно, происходящее от персидского слова, обозначающего тюльпан, или от имени героини истории Лейли и Маджнуна ^[12] ), Шаганэ, Шахразада, имена персидских поэтов (Саади, Хайям, Фирдоуси) и топонимы (Шираз, Хороссан) ^[13] , так и слова русского языка, восходящие корнями к арабскому или персидскому языкам, — «караван», «чадра», «чайхана», «шальвары», «шафран» и т. д. Особенно характерен повторяющийся в цикле из стихотворения в стихотворение образ розы, для творчества Есенина обычно нечастый, зато являющийся одним из основополагающих в классической восточной поэзии ^{[14] [15]} . А. В. Кулинич усматривает преемственность образов Востока между «Персидскими мотивами» и предшествовавшим им поэтическим циклом Александра Ширяевца «Бирюзовая чайхана» и приписывает возникновение у Есенина интереса к Востоку именно влиянием Ширяевца ^[3] . Другой исследователь, А. М. Марченко , в монографии «Поэтический путь Есенина» высказывает мнение, что есенинский цикл родился «на стыке русской классической „восточной“ поэмы и фольклорных версий о любви русского разбойника к прекрасной персиянке» ^[14] . В то же время С. Руссова отмечает, что поэтика цикла не столько конкретно персидская, сколько обобщённо-восточная: знакомство Есенина с собственно персидской поэзией, вполне вероятно, ограничивалось сборником Корша, и вместо характерных для неё стихотворных форм и схем рифмовки в цикле фигурируют более распространённые в арабской поэзии пятистишия (в частности представленные в форме мухаммас ) и тройная рифмовка. Нетипичны для классической персидской поэзии и встречающиеся в цикле трёхсложные размеры; по сути, из собственно персидских канонов в нём присутствует только пара «роза и соловей» ^[16] .

При разборе структуры произведения отмечается достигаемая усложнением хорея , которым написаны 11 из 15 стихотворений цикла, пиррихиями напевность, плавность, характерная для народных песен. Из этого жанра в стихотворение «Никогда я не был на Босфоре…» привнесена и куплетная основа. Л. Бельская пишет: «Для Некрасова и Блока характерно ударное начало строк… У Есенина мы наблюдаем иную картину: он избегает ударения в первой стопе , так же как и полноударной формы, что придаёт стихам задумчивость, меланхоличность». Ещё один приём, которым достигается эффект живой речи и задушевность текста, — вводимые в строфы удлинённые строки ^[17] :

Напротив, в стихотворениях, написанных трёхсложными размерами, в ключевых строфах размеренность ритма нарушается введением укороченных стоп, акцентирующих внимание читателя на главной мысли произведения ^[17] :

Два стихотворения на дактилической основе — светлое и жизнерадостное «Воздух прозрачный и синий…» в первой половине цикла и драматичное «Глупое сердце, не бейся…» во второй — создают смысловой баланс, рельефно выделяя одновременно перекличку тем и противопоставление этих двух половин — противопоставление, в рамках которого ближе к концу цикла наступает разочарование в тех самых вещах, которые в начале вызывали восхищение. Анализируя структуру цикла, Л. Бельская указывает на его сходство (и сходство входящего в него стихотворения «Шаганэ ты моя, Шаганэ!..») с западным венком сонетов , в то же время подчёркивая, что Есенин не считает нужным придерживаться характерной для европейского канона строгой организации ^[14] .

По поводу прототипа главной героини цикла — Шаганэ — долгое время не было определённой информации, и в 1959 году фельетонист С. Д. Нариньяни в « Огоньке » писал, что никакой девушки по имени Шаганэ не существовало, а имя в стихотворениях изначально писалось как «Чаганэ», отсылая к бакинскому другу Есенина Петру Чагину . Однако в первой половине 1960-х годов В. Г Белоусов, готовя к изданию биографию Есенина, сумел разыскать женщину, вдохновившую Есенина, — Шаганэ Тальян — и разместил в своей книге отрывки из её автобиографии, связанные с поэтом ^[8] . Тем не менее и намного позже выдвигалась версия, согласно которой имя Шаганэ образовано от названия апшеронской деревни Шаганы (или Шаган), где Есенин увидел красивую девушку. Это версию озвучивают, в частности, литературовед Чингиз Гусейнов ^[18] и азербайджанский историк Фуад Фейзуллаев ^[19] .

Стихотворения из «Персидских мотивов» переведены на многие языки (в частности, на персидский язык цикл целиком переводился дважды, но первый перевод был уничтожен во время Исламской революции ^[20] ). Среди переводов «Персидских мотивов» на другие языки — работы Народного поэта Узбекской ССР Эркина Вахидова (в которых имя героини цикла Шаганэ заменено на собирательное Шаханим — «моя шахиня» или «моя принцесса») ^[21] , Народного поэта Азербайджанской ССР Сулеймана Рустама ^[2] , Народного поэта Кыргызстана Сооронбая Джусуева ^[12] , Народного поэта Таджикистана Лоика Шерали ^[22] , Народного поэта Дагестана Магомеда Ахмедова (ставшего за свой перевод лауреатом Международной литературной премии имени Сергея Есенина «О Русь, взмахни крылами…» ) ^[23] .

Стихотворение «Шаганэ ты моя, Шаганэ!..» было неоднократно положено на музыку различными композиторами: Александром Живцовым, Александром Ручьёвым ^{[24] [25]} , Григорием Пономаренко ^[26] , Геннадием Арефьевым ^[27] . Другие стихотворения цикла, положенные на музыку, — «Никогда я не был на Босфоре…» (С. Я. Орлянский, 1927, под названием «Персиянка»), «Отчего луна так светит тускло…» (В. В. Фризо, 1936; Р. С. Бунин , 1960), «Я спросил сегодня у менялы…», «Голубая да веселая страна…» (оба — В. М. Юровский , 1946), «Глупое сердце, не бейся…» (В. Ф. Веселов, 1966) ^[24] . В 2005 году на стихи Есенина и Омара Хайяма российский композитор Татьяна Смирнова создала цикл арабесок в пяти частях для флейты, арфы, виолончели и чтеца «Персидские мотивы». В этом сочинении в камерно-инструментальные произведения вместо певца введён чтец- декламатор ^[28] .

Скульптурное воплощение Шаганэ — центрального персонажа «Персидских мотивов» — создал в виде геммы из морской гальки резчик В. Т. Семёнов ^[29] .