Manza

One of the first interpretations of the term "manza" can be found in N. M. Przhevalsky : "The word" manza "in Chinese means" tramp "." ^{[1] The} translation proposed by the traveler raised an objection from Archimandrite Palladius :

According to Mr. Przewalski, in Chinese Manzi means: tramp. I can assure you that this word has no such meaning, either literally or figuratively ... The natives of Manchuria gave the Chinese free industrialists the name Manzi, as the Chinese immigrants, no more. Manzi is an old word; Mane in antiquity were the aliens of South China. Subsequently, the Mongols, having first taken possession of Northern China, called the southern Chinese, who were under the rule of the Song House, out of contempt for the Manzi, in the sense of a cross between the Chinese and foreigners. Since then, this name has existed for a long time and is often mentioned in Korean history. It is more difficult to decide why this name was generalized and began to be applied in general to the Chinese people in the Ussuri region ... wouldn’t it be better to explain this to the whims of the common people, who do not adhere to ethnographic differences too much. ^[2]

According to V. K. Arsenyev , "the name" Manzi "... means a complete or free son ", or comes from Manchuria. ^[3] Manzi themselves often called themselves paotuizi (lit. "running legs", Chinese. 跑腿 子, pinyin pǎotuǐ zi), which in Chinese means "fugitive, tramp." Interestingly, in modern Chinese paotuizi , “bachelor” means. This nickname was devoid of negative coloring. ^[4] F.V. Soloviev, a researcher of the Chinese toponymy of the Russian Far East, wrote in 1975: "The Manzi are" southern barbarians, Chinese. " By this name, the northern Chinese called the southern. In Manchuria, the local population called the term "Manzi" people from the Shandong province. " ^[5] At present both interpretations take place - as close to the opinion of arch. Palladium, and identifying the word "Manzi" with the concept of vagrancy. ^[6]

In 1869, N. M. Przhevalsky wrote: “Most of these Chinese were either exiled here for various crimes, or simply fled from their homeland ... However, there are many free Chinese between such exiles and runaways who voluntarily come to our country for catching sea kale and trepangs, washing gold, animal hunting, etc. ” ^[7] MI Venyukov also writes about the predominance of“ runaway ”among the manz. ^[8] In the XVIII-beg. XIX centuries The Qing authorities did indeed practice criminal exile to remote areas of Manchuria. ^[9] During this period, the territory of the Ussuri Territory, which formally belonged to China under the terms of the Nerchinsk Treaty of 1689 , was not actually developed and controlled by the authorities of the Qing Empire . The accessibility of the region from the territory of Manchuria led to the outflow of part of the exiles there. When expelled from the interior of China, criminals were forbidden to take their families and marry locally. This explains the fact that back in the 1860s. women were rare among the manz. “All Chinese living in our possessions are considered to be runaway or exiled in Beijing; they don’t have the right to take families with them, and therefore entire villages are filled with bachelors. ” ^[10] The first Chinese woman in the Ussuri Territory was spotted by the Russian military at the end of June 1868 in one of the villages in the upper river. Mo (in the modern Mikhailovsky district of Primorsky Krai ). ^{[11] The} correspondent of the newspaper Russkiye Vedomosti, D. I. Schreider, wrote in 1897 that during his 3 years in the Ussuri Territory, he saw only three “little Chinese” who were illegally taken out of China by their father, a wealthy manza. ^[12] With the growth of the Chinese population of Manchuria, free immigrants in the Ussuri Territory began to prevail over the fugitive exiles.

Among the manzas, immigrants from Manchuria and the northern provinces of China, Zhili and Shandong, predominated. The head of the Vladivostok post, E. S. Burachek, in 1861 noted that the manzes in the vicinity of Vladivostok speak the Shandong dialect of the Chinese language. ^{[13] The} cultural level of the Ussuri Chinese was on average very low, but exceptions were also observed: E. S. Burachek in 1861-1862. occasionally met Chinese paintings and books in Manzovian fanzas; he also mentions in his notes the manzu, who was a native of Beijing and knew more than 4 thousand hieroglyphs. ^[14]

Attempts to determine the size of the Manzovian population of the region after its accession to Russia encountered serious difficulties (rough terrain in the areas of Chinese settlement, lack of communication lines, unwillingness of the Manz to make contact with the Russian authorities, lack of administrative staff, language barrier, constant migration of Chinese between the Ussuri region and Manchuria, etc.). The surviving statistics reflect the dynamics of the Chinese population of the region, rather than its actual number. In 1846, the French missionary De la Bruniere estimated the Chinese population of the Ussuri River basin at about 200 people. ^[15] According to IP Nadarov , in 1860, 872 Chinese lived in the Ussuri Territory, of which 40% owned fanzas, and the remaining 60% were workers. ^[16] According to other sources, in 1860 there were approximately 2–3 thousand Chinese citizens in the Primorsky Region , of which about 900 lived settled along the Ussuri tributaries, and the rest led a nomadic lifestyle engaged in fishing. ^[4] By the mid-1860s, there were about 340 Chinese fanzas with a population of up to 900 people in the Ussuri Territory, of which 350 people lived in the Ussuri basin south of Lake Khanka . The first attempt to census the Chinese population of the region was made in 1869 and recorded 1797 men and 210 women who lived permanently in the manz, almost half of them in the Khankai district. ^[17] A comment by V. V. Krestovsky on the above figures is known: “A full census of the Manzov is required to know how many there are in the province. A prescription is sent to the district - and a statement is drawn up, but how? Either approximately, according to the information of the border commissioner on the number of passport tickets issued to him, or even easier - according to rumors ... Thus, it turns out that according to official information the number of Manzov in the region in 1869 extended only to 1797, while everyone knows that up to 5 thousand of them lived in Vladivostok ” ^[18] By 1867, the following observation of N. M. Przhevalsky was related:“ During the passage from the Novgorod harbor to the harbor of St. Olga and from there to the river. Usuri, I met a more crowded Chinese population on pp. Tsymu-he, Shito-he, Suchan, Ta-Sudu-he, Ta-wu, Phusun, Taseshu, Lifudin. I can’t even determine the number of this population and the number of fanzs, even approximately, since I passed only across these rivers, and from the Chinese you can never find out the truth. Only the last two rivers, that is, Taseshu and Lifudin, I went each from source to mouth, and I saw on the first one to 35, and on the second to 25 fanzas. "About 8-10 people live in each of them, so about 300 probably live on the first river, and about 200 Chinese on the second." ^[19] In various Russian sources you can find a variety of figures on the size of the Manzov population of Primorye in the 1860s. - from 4-5 thousand ^[20] to 40 thousand people. ^[21]

In the 1860s manza compactly lived in the southern, most fertile regions of the region. In the southwestern part of Primorye, the Chinese occupied the border strip from the modern settlement of Turi Rog to Posyet Bay , as well as the Prikhankaisk lowland. In the central part - the valley of the river. Suifun and, to a lesser extent, the Daubihe and Ulahe rivers (upper course of the Ussuri River). In the southeastern part of the region, the Manz population gravitated towards the valleys of the Suchan and Tsemuhe rivers . In addition, the dwellings of the Manz were found along the shores of the Gulf of Peter the Great and the Sea of ​​Japan in all places suitable for the fishing of trepang and sea kale. On the islands of Askold and Putyatin , gold diggers settled in the summer months. In 1873, M. I. Venyukov noted that sedentary manza lived “mainly in the Suifun and partly in the Avvakumovsky districts” of the region. ^[22] In 1885, the administration of the Amur Governor General took measures to remove manz from the Suchan valley, while some Chinese moved to the vicinity of Olga Bay. ^[23] Towards the end of the 1880s there has been some outflow of manz to the upper river. Ussuri and its origins (Daubihe and Ulahe), where the Chinese almost did not undergo Russian control. So, in October 1888, the centurion Mungalov, who passed through the valley of the river. Ulahe from the tract Anuchino to the station Beltsovoy, in only 4 villages counted more than 260 manz. ^[24]

In the northern part of the Ussuri Territory (including the valley of the Ussuri River from Lake Khanka to the mouth), the Chinese presence was insignificant: I.P. Nadarov in the beginning. 1880s there were only 85 Chinese fanzas with a population of 256 people. ^[25]

Urban population

In 1859, on the site of Ussuriysk there were several fanzas belonging to the wealthy manza Zou Peizhen (see below). In Vladivostok, the number of fanz of permanently resident Chinese increased from 2 in 1860 to 20 in 1867. ^[26] In 1875, in connection with the construction of a new city market, manzs were first ordered to settle in the area of ​​Semenovsky mowing (near the modern Sports Harbor ), which gave impetus to the emergence of the future Chinatown, or Millions . ^[27]

A sharp increase in the urban population in the region in the 1870s. caused the appearance of a class of manz gardeners, supplying the inhabitants with greens and vegetables. Often, city-landowners rented their plots to manzas for gardens for 1–2 years, in return the Chinese were obliged to clear the land of stones, level the plot and enclose it with a fence. ^[28] In 1877, the Vladivostok police stopped a mass brawl between the Chinese and Koreans, who thus divided the city's vegetable market. ^[29] In addition to gardening, the city manza kept small trade and scrap metal, engaged in the delivery of water and firewood to residential buildings; in the spring they sold lilies of the valley (2-3 kopeks for a bunch), in the autumn - mushrooms and berries, and in the winter - fish obtained by ice fishing in the coastal waters. ^[30] Manza boatmen provided transportation services for passengers within the boundaries of Vladivostok (transportation through the Golden Horn Bay cost no more than 10 kopecks.). ^[31]

With the exception of the trading elite, the manzas practically did not participate in urban public life. In 1897, the Chinese participated in presenting the honorary address to the military governor of Primorsky Region P.F. Unterberger ; in the same year, their representatives attended the opening of a Russian-Chinese bank branch in Vladivostok. ^[32] In honor of the coronation of Nicholas II, the Chinese merchants raised 10 thousand rubles to create a new school in Vladivostok. This educational institution was opened on October 27 (November 9), 1897 as the City Parish School. Despite the fact that 10% of the seats in it were reserved for the Chinese, there was no desire for a long time among the Manz. ^[33]

Most of the manz neglected the sanitary standards adopted among Russian citizens. In places of compact Chinese residence, gambling and opium smoking were common. ^[34] In the winter months, the Chinese population of Primorye cities increased due to trappers who left the taiga but did not have the means to travel to China. All these factors complicated the criminal situation in cities. Already in 1884, the Vladivostok City Government, with the approval of the City Council, developed the first project for the formation of a special Chinatown. Rules were developed, approved by the Amur Governor-General A.N. Korf. Over the next 10 years, the Vladivostok authorities managed to evict a small number of manza to plots in the Cooper Valley. In the 1890s Mandatory decisions on the creation of Chinatowns were adopted in Nikolsk-Ussuriysky and all major cities of the Amur Governor General. These decisions were met with protest not only by Chinese, but also by Russian homeowners (the latter cherished Chinese tenants, since they made a profit without requiring the cost of repair and maintenance of the housing). The issue of city regulations against the Chinese was considered by the Senate , which received an opinion from the Ministry of Internal Affairs about their illegality. As a result, “Chinatowns” were created according to the Highest Decree of September 29, 1902, which granted the cities of the Russian Far East the corresponding right. ^[35]

The Manza lived in groups (according to M. I. Venyukov - “artels”) of 8-10 or more people, forming villages or separate farms. Single manza was less common and settled either in the fishing areas of the taiga, or along the lines of communication, where their homes played the role of inns. Traditional Manz's fanza ( Chinese р子 , pinyin : fángzi , pall .: Fanzi ) was no different from similar buildings in Manchuria. It was a rectangular one-story building with a length of 12-14 m and a width of up to 8 m. The base of the fanza was a structure of wooden support pillars and beams, the walls were erected from adobe. Fans met with clay walls, the basis of which was wattle. The gable roof was covered with straw. The entrance to the fanza was on the sunny side, 2-3 windows were sealed there, sealed with oiled paper. Inside the fanza there was a partition dividing it into the master part and a room for workers. A clay couch ( Chinese р 炕 , pinyin : kàng , pall .: Can ) was about 70 cm high along one of the longitudinal walls (less often along both) along the entire length of the fanza . The can was covered with straw mats or animal skins. Inside the canal there passed a chimney made of flat stones and starting from a hearth piled by a transverse wall in the general compartment of the house. An iron cauldron smeared into the hearth served the inhabitants of Fanza for cooking. Hot coals from the hearth poured out on a special elevation - a gon - and were used to light pipes, heat water, dry clothes, etc. In rare cases, fire was fired directly on the gon, with smoke coming out through the open door. Being inside the house, the manza spent almost all the time on the cane. Fanza did not have a ceiling; several poles were laid across the walls for hanging clothes, skins, etc. At the walls, not occupied by canes, lockers were arranged to store personal belongings and supplies.

Each fanza had annexes in which food and an annual supply of firewood were stored. A rich fanza could have its own mill, the millstones of which were driven by bulls, several outbuildings, as well as an idol, that is, a home sanctuary. There were summer fanzas at remote farmland, as well as taiga fishing camps. In the latter, one could find log houses borrowed from the Russians. ^[36] In the absence of the owners, seasonal dwellings were not locked and were used by random travelers who could borrow from the stores stored in fanz.

Ration

The basis of the daily diet of manz was made up of flour (steamed bread, noodles, dumplings ) and cereal (cereals) dishes, legumes and vegetables (potatoes, Beijing cabbage , cucumbers, greens). Mushrooms (exclusively wood), pork, chicken, eggs, fish and seafood were also consumed. The Russians were shocked by the readiness with which the manzas consumed the meat of any animal, including the carcasses of fur-bearing animals, badgers and even rats. Due to the high cost of imported tea, most of the manzas drank hot water, which was available in fanzi at any time. Each meal was accompanied by the use of hanshin ( suli ) - strong Chinese vodka. Food was prepared without salt, but served with salty and spicy seasonings based on onions, garlic, peppers and herbs. Prosperous manza fed three times a day. One of the inhabitants of rich fanza served as a cook, who was responsible for the consumption of food, cooking and seasoning. The poor manza cooked on their own, consuming corn and pumpkin in large quantities. ^[37] Most of the consumed manza products were produced by themselves, exceptions were tea, sugar (in the taiga replaced by wild honey), sesame oil for cooking and tobacco - all of these items were imported from Manchuria.

Clothing

The clothes of the manz were sewn from blue or black cotton fabric of Chinese origin, known in the Far East as duba . It consisted of a shirt, jacket and pants. While working in the field or in the field, kneecaps and a headband from the same manner were used. V.K. Arsenyev reports on the habit of manz taiga men to sew a piece of goatskin down to their knees to the waist of their trousers (behind): this device made it possible to sit down to rest anywhere. Ulys served as the shoes of the manz — soft Chinese boots sewn from dense fabric, felt, or the skins of small ungulates. In cold weather , shoes were laid with dry ula grass ( Chinese: р 草 , pinyin : wūlacǎo , pall .: Ulatsao ). Winter clothes were made of raccoon fur ( raccoon dog ), consisted of a short jacket with wool outward and a hat with headphones. Each manza necessarily had its own sleeping litter (from felt or animal skin), which he carried with him when moving.

Leisure

The leisure of the manza was devoted to tobacco smoking and gambling. In places of compact residence of the Chinese, there were special fanzas that played the role of a casino with all the accessories for the game and staff, including a clerk responsible for accounting. ^[38] When funds were available, the manza willingly consumed opium .

According to N. M. Przhevalsky, “a family-free life reflects as much as possible on the character of the manz itself and makes it gloomy, selfish. It’s rare to find any friendly manza. ” The absence of women in the Manz villages was also reflected in the condition of the dwellings: many observers noted that the order in the economy was combined in the manz with household sloppiness. There are cases when the Chinese took as representatives of local small peoples as concubines. According to the observations of I.P. Nadarov, in the early 1880s. 26 out of 256 manz of the Northern Primorye had cohabitants - a nanaeok and an orochok . ^[39] The first Russian inhabitants of the Ussuri Territory, struggling to adapt to unusual conditions and suffering enormous hardships, in the 1860s. often provided the manzas of their wives and daughters in exchange for food. ^[40] In 1861, the manza asked the head of the Vladivostok post, E. S. Burachek, “to get their wives” ^[41]

Farming

По мнению В. К. Арсеньева, манзы начали заниматься сельским хозяйством всего за 10—15 лет до появления в Уссурийском крае русских. ^[42] Н. М. Пржевальский писал: «Главнейшее занятие всех оседлых манз есть земледелие, которое доведено у них до совершенства. Поля, находящиеся при их жилищах…, могут служить образцом трудолюбия, так что урожай хлеба, в особенности проса, составляющего главную пищу, бывает чрезвычайно велик, и обеспечивает годичное существование хозяина фанзы с его работниками». ^[43] Помимо проса — гаоляна и чумизы (или буды ), — выращивались ячмень, пшеница, кукуруза, фасоль и горох. Не менее развито было огородничество, дававшее урожаи капусты, огурцов, лука, чеснока, зелени, редьки, красного жгучего перца, бахчевых (тыквы и дыни). Небогатые манзы в небольших количествах выращивали табак, однако зажиточные китайцы предпочитали покупать маньчжурский табак. Обработка земли велась манзами в соответствии с принципами китайской агрокультуры. Зажиточные хозяева пахали землю китайской сохой при помощи быков (лошадей манзы считали непригодными для такой тяжелой работы). Беднота обрабатывала поля и огороды мотыгами, известными у русских под названием кайла . Поля зерновых у манз засевались бороздами и пропалывались так же, как огороды. При жатве применялись маленькие косы, снятый хлеб увязывался в снопы. В богатых фанзах для обмолота применяли катки из обрубков древесных стволов (с корой), в которые запрягали быков. Небогатые манзы молотили зерно ручными цепами. Ветряных и водяных мельниц манзы не знали, зерно мололи при помощи быков и мулов. ^[44] Говядины и молочных продуктов манзы не употребляли, поэтому крупный рогатый скот использовался ими только как тягловая сила, наряду с мулами и, в меньшей степени, лошадьми.

Винокурение

Ханшин производился манзами как для собственного употребления, так и для продажи. В начале 1860-х гг. только в окрестностях Владивостока действовало до 20 китайских винокурен, а продажа ханшина во Владивостоке доходила до 3 тыс. вёдер в год. Никаких акцизных сборов китайцы не платили. Е. С. Бурачек уже в 1862 г. считал безусловно необходимым запрещение китайской виноторговли. ^[45] В 1879 г. в Южно-Уссурийском крае действовало 128 винокурен, производивших 64 840 литров водки, а в 1887 г. в крае действовало уже 143 завода производительностью 75 790 литров. ^[46] Лучший ханшин манзы гнали из зерна гаоляна, низкосортный — из чумизы и картофеля. Получавшийся напиток имел крепость 50—55°, был гораздо дешевле русской водки и пользовался широкой популярностью как у аборигенного, так и у русского населения края.

Винокурня ( кит. упр. 烧锅店 , пиньинь : shāoguōdiàn , палл. : шао-го-дянь ) представляла собой обычную фанзу, в одном из помещений которой оборудовались квасильные ямы и перегонный куб. Из 30 кг сусла получали около 15 л готового продукта, самые маленькие винокурни давали в год до 600 л ханшина. ^[47] Масштабы, которые приобрело пьянство в русских селах и, в особенности, в казачьих посёлках правого берега р. Уссури, заставили администрацию Приморской области в начале 1880-х годов обратиться к мерам, запрещающим манзовское винокурение. Результатом этого стало развитие экспортного производства ханшина в приграничной полосе Маньчжурии и массовое распространение контрабанды спиртного. Искоренить китайское винокурение в Уссурийском крае также не удавалось. ^[46]

Hunt

Н. М. Пржевальский отмечал, что количество манз-охотников невелико и уступает числу таковых среди « тазов и гольдов , не знающих земледелия». ^[48] Если до 1880-х годов манзы и занимались охотой самостоятельно, то впоследствии, столкнувшись с запретительными мерами русской администрации, окончательно уступили промысел аборигенам и превратились в скупщиков добычи. В Уссурийском крае добывался соболь — особенно ценился манзами зверь, добытый в начале лета и имевший короткую шерсть. Е. С. Бурачек уже в 1865 г. выступал за запрет охоты на соболя с марта по июль (в период его размножения). В 1861—1862 гг. он даже требовал этого от южно-уссурийских манз, однако те отказались подчиниться, ссылаясь на отсутствие письменного приказа русского генерал-губернатора. ^[49] Малые народы Приморья охотились на соболя исключительно зимой. В конце лета манзы охотились на барсука, выдру, хорька, лисицу, а осенью — на енотовидную собаку. Последняя добывалась не только ради меха, но и ради жира (цена добытого зверька доходила до 3 руб.). Манзы добывали панты — молодые рога изюбря и пятнистого оленя . Последний водился только в Южно-Уссурийском крае, его панты ценились в 3-4 раза дороже изюбриных. Пантовый промысел начинался с конца мая и заканчивался 20 июля. Лучшими считались панты, снятые в конце июня. За пару подобных рогов можно было выручить до 175 руб. Иногда оленей ловили живьем и держали в ожидании появления молодых рогов. Подобным образом животное могли использовать по несколько лет, однако «выращенные» рога ценились не дороже 80 руб. за пару. Зверя били на солонцах (искусственные приманки манзами не применялись). ^[50] Хвост и жилы оленя считались среди китайцев лакомством; олений пенис находил применение в медицине Китая. ^[51] Кабаргу китайцы добывали ради мускусной железы, прочих копытных — ради шкур и мяса. Для манз было характерно хищническое отношение к зверю (применение жестоких способов охоты; добыча стельных самок, плоды которых использовались в кит. медицине, и т. п.). ^[52]

Лесное дело и грибной промысел

Из Южного Приморья в Маньчжурию манзы вывозили строевой лес и древесину ценных пород (тис, орех , бархат амурский и др.). ^[53] Крестьяне из окрестностей Никольска-Уссурийского в 1897 г. жаловались, что «в то время, как им безнаказанно нельзя вырубить кнутовище, китайцы, были примеры, вырубали безбилетно по тысяче сажен». ^[54] Принципы лесного хозяйства были незнакомы манзам: они не задумываясь пускали на дрова молодые деревья ^[55] и могли истребить целый лес из опасения перед хищными зверями ^[56] В горах, лежащих к западу от озера Ханка , манзы активно занимались заготовкой древесных грибов. Для этого ими вырубались ценные дубовые леса: стволы деревьев гнили в подлеске и служили субстратом, на котором разрасталась грибница. За 5—6 лет древесина полностью истлевала, после чего промысловики вырубали новый участок леса. Собранные грибы сушили в особых фанзах и вывозили в Маньчжурию по дороге, проходившей по долине р. Суйфун в направлении г. Нингута . Пуд (16 кг) сушёных грибов стоил на маньчжурском рынке 10—12 руб., что делало данный промысел весьма выгодным для манз. Эффективная борьба русских властей с истреблением лесов началась только в 1869 г. с формированием в посёлке Камень-Рыболов Уссурийской конной казачьей сотни . ^[57]

Сбор и выращивание женьшеня

В 1846 г. Де ла Брюньер называл женьшеневый промысел главным занятием уссурийских китайцев. ^[58] В 1882—1883 г. только в Северном Приморье поисками корня занималось до 400 человек ежегодно, большая часть сборщиков приходила из Маньчжурии. Корень собирали в июле-августе. Наиболее ценились старые растения с листьями из 5-6 долей — корень такого женьшеня продавался не на вес, а поштучно. На севере Приморья центром торговли женьшенем был посёлок Има-хоуза на китайском берегу р. Уссури (против современного Дальнереченска ), на юге — Владивосток. В 1884 году фунт культурного женьшеня стоил в Има-хоузе от 6 до 12 руб. серебром, дикого — от 85 до 1000 руб. В 1879 г. особенно крупный корень был продан в этом посёлке за 1500 руб. ^[50]

Культура женьшеня была распространена в верховьях р. Уссури, в долине Сучана и некоторых других рек. Растение размножали семенами, но чаще корнями. Место для плантации выбиралось в укромных, тенистых и влажных уголках тайги. Длинные гряды (примерно 2×10 м) тщательно готовили к посеву, используя только чистый, просеянный чернозём. В летние месяцы гряды защищали от солнца холщовыми навесами, осенью — устраивали загородки от ветра. Зиму растения проводили в открытом грунте под снегом. Минимальный срок выращивания корня составлял 3 года. ^[59]

Производство опиума

Манзы активно употребляли опиум — как выращенный в крае, так и завезённый из Маньчжурии. Наркотик ввозили владельцы каботажных джонок ; скупщики трепанга и морской капусты (как китайские купцы, так и иностранцы, проживавшие во Владивостоке). Опиум также поступал в край с обозами, следовавшими во Владивосток из г. Хуньчунь . Хотя опиекурение и не наказывалось русскими властями, статья 2541 Таможенного устава Российской империи изд. 1859 г. включала опиум в число товаров, запрещённых к ввозу из Китая. В 1876 г. это положение было исключено из новой редакции устава, однако провоз в китайских обозах наркотика продолжал преследоваться. Только однажды, в 1887 г., начальник Верхне-Монгугайского караула сотник Хасан изъял у хуньчуньских купцов опиума на сумму до 5 тыс.рублей. ^[60]

Начало массового производства опиума манзами относится к 1880-м годам. Центром выращивания и переработки опийного мака были районы к востоку от Уссурийского залива (долины р. Сучан, Цемухе и окрестности залива Ольги). Опиум не только потреблялся на месте, в многочисленных опиекурильнях, но и вывозился в Китай. Последнее было запрещено ст.15 Правил для сухопутной торговли изд.1881 г. ^[46] В 1896 г. факт массового производства опиума уссурийскими китайцами впервые отмечается владивостокской прессой. ^[61] В том же году в долине Сучана мак успешно вытеснял посевы других культур. Золотник опиума-сырца стоил 60 коп., с десятины макового поля владелец получал 270—300 руб. ^[62] В 1897 г. С. Н. Браиловский был направлен Приамурским генерал-губернатором края С. М. Духовским в командировку с целью изучения ситуации с опиекурением в крае. Браиловский сообщал, что владельцы опиекурилен платили полицейским до 1000 руб.в месяц за «покровительство». ^[63]

Масштабы производства опия ещё более выросли в начале XX в. К 1908 гг. курение опия стало распространяться среди русского населения края. В 1906 г. в Ольгинском уезде маковыми плантациями было занято 80 десятин. Золотник обработанного опиума стоил в крае от 1 руб. до 1 руб. 20 kopecks ^[46] С 1907 г. начали действовать административные меры против опиекурения, ужесточившиеся в мае 1910 г. С мая по октябрь этого года во Владивостоке было ликвидировано 83 китайских наркопритона ^[64] Несмотря на это, летом 1911 г. в Ольгинском уезде маком было засеяно уже 710 десятин (430 — китайцами, 280 — корейцами). Опий-сырец сбывался скупщикам по цене 8-10 руб.за фунт. Владельцами земли во всех случаях выступали русские подданные, сдававшие её в аренду манзам и корейцам. Доходные плантации привлекали бандитов, что заставило крестьян ряда волостей Ольгинского уезда в 1910—1911 гг. решением сельских сходов запретить китайцам выращивание мака. ^[65]

Старательство

Манзы знали о наличии золота в Уссурийском крае задолго до появления там русских. Н. М. Пржевальский помещал основной район манзовской золотодобычи в пространстве между Уссурийским заливом и р. Сучан. В 1867—1868 гг. он видел там следы промывок, на которых «росли дубы более аршина в диаметре». ^[66] Горный инженер Баснин в 1868 г. видел следы старых разработок на о-вах Аскольд и Путятина. ^[67] К 1880 г. манзам были известны в крае «17 приисков и 133 несомненных местонахождений золота». ^[68] Наибольшую известность получила деятельность манз-золотоискателей на о. Аскольд, продолжавшаяся до 1875 г. Первая попытка русской администрации ограничить китайское старательство вызвала в 1868 г. крупные возмущения (т. н. Манзовская война ). В 1865 г. манзы активно разрабатывали россыпи в долине реки Сяо Суйфун близ границы с Китаем. Даже в начале 1880-х гг., после неоднократных запрещений со стороны администрации Приморской области, манзы продолжали самовольную промывку золота. Нередко после разведки и отвода золотоносных участков русским промышленникам, манзы вели на них хищническую разработку, загромождая прииск отвалами пустой породы. Добытый металл в основном сбывался китайским купцам, занимавшимся скупкой морской капусты на побережье края. ^[69]

Морские промыслы

Добыча морской капусты и трепанга

В 1867 г. вывоз этих продуктов из Владивостока и Посьета в Китай составил 300 тыс. рублей. ^[70] В 1869 г. в Уссурийском крае (от Посьета до залива Пластун) было добыто 360 тыс. пудов морской капусты . Добытая капуста ( кит. упр. 海菜 , пиньинь : hǎicài , палл. : хай-цай ) и трепанг ( кит. упр. 海参 , пиньинь : hǎishēn , палл. : хай-шэнь ) заготовлялись в ожидании вывоза в Посьете, Владивостоке, заливах Находка , Св. Ольги и бухте Преображения . Основными скупщиками были китайские судовладельцы, которые в 1860—1870-х гг. активно пользовались посредничеством владивостокских купцов (в частности, американца Генри Купера ), а впоследствии предпочитали действовать самостоятельно. ^[71]

Каждую зиму в городах Хуньчунь и Нингута формировались артели промысловиков, которые в марте отправлялись в Уссурийский край двумя путями. Морской вел из устья р. Туманган в Посьет и далее на восток. Главный сухопутный вёл из г. Хуньчунь до с. Раздольное и далее — на р. Сучан и Цемухе. За счёт ловцов китайское население края летом увеличивалось на 3-4 тыс.чел. Промысел вёлся во всех мелководных бухтах, укрытых от волнения. Наиболее ценились водоросли, добытые в период с конца марта до середины июня. Морскую капусту добывали деревянными вилами, сушили и связывали в пучки весом 16-32 кг. Трепанга перед сушкой варили в морской воде. На каждом участке добыча велась не более 1 сезона, после чего следовал перерыв на год. Промысел завершался в сентябре, после чего большинство ловцов возвращалось в Маньчжурию. В заливе Посьет существовало особое место на косе Чурхадо (Назимова), где зимой хранилось до 1 тыс. промысловых лодок. В юго-западной части Приморья часть ловцов оставалась зимовать в китайских селениях долины р. Сучан. ^[72]

В 1860-х гг. русские власти приветствовали морские промыслы китайцев, считая их полезными для торговли края. После учреждения в 1867 г. Сибирского удельного имения и передачи части Южно-Уссурийского края в его распоряжение, в 1869 г. был поставлен вопрос об обложении морских промыслов на удельной территории особым сбором. Таковой взимался в 1870—1873 гг. в Находке и заливе Ольги с китайских и русских скупщиков морской капусты, стоимость полугодового разрешения в 1870 г. составляла 188 руб. 75 коп. ^[73] В 1877 г. ген.-губ. Вост. Сибири барон П. А. Фредерикс указывал на «желательность обложения вывозимых из Приамурья в Китай морской капусты и других продуктов, добываемых здесь манзами, особой пошлиной и самих манз — сбором в размере от 50 коп. до 1 рубля с каждого рабочего в возрасте между 18 и 60 годами». Обложение вывоза морепродуктов было введено в 1885 г. ^[74] В конце десятилетия только в заливе Ольга ежегодные сборы с ловцов морской капусты давали от 10 до 13 тыс. рублей. ^[23] 6(18) февраля 1891 г. военным губернатором Приморской области были впервые утверждены «Временные правила о сборе пошлин за право промысла трепангов, раков и крабов в Южно-Уссурийском крае». За промысел трепанга в сезон следовало уплатить в канцелярию лесничества во Владивостоке по 6 руб. с каждой лодки, за промысел ракообразных — 26 руб. ^[75] Инициатива встретила пассивное сопротивление промысловиков. В 1899 г. были изданы «Временные правила для производства морских промыслов в территориальных водах Приамурского генерал-губернаторства».

Солеварение

Манзы выпаривали соль в зимнее время из морской воды. Недалеко от берега в припайном льду делали прорубь, а рядом ставили лодку. Последнюю наполняли водой и периодически снимали образующийся слой льда. Полученный в результате насыщенный рассол выпаривали в котлах на огне. Соль производилась для внутреннего употребления и стоила дорого: в 1861 г. около 50 кг соли оценивались в сумму от 4 до 8 руб. ^[76]

Ломовой извоз и каботажное судоходство

Доставка грузов (преимущественно продуктов питания) из Маньчжурии в Уссурийский край в конце XIX в. осуществлялась по двум главным дорогам: Хуньчунь —Владивосток и Санчагоу — Полтавка —Никольск-Уссурийский. Китайцы не знали саней и круглый год возили товары на тяжёлых телегах, запрягаемых 6-10 лошадьми. Вес перевозимого груза мог превышать 1,5 т. Тяжёлые повозки сильно портили дороги (особенно в зимнее время), что заставило русские власти в 1896 г. запретить зимний тележный извоз китайцев между Полтавкой и Никольск-Уссурийским. ^[77] В начале 1894 г. группа владивостокских обывателей просила городскую управу ограничить монополию китайских ломовых извозчиков «в пользу их, мещан». ^[78] В прибрежных водах Приморья был распространен китайский каботаж, использовавший лодки и джонки различного типа и размера. Суда строились китайцами на импровизированных верфях во Владивостоке и различных пунктах залива Петра Великого. ^[79]

Манзы — эти исконные рутинеры, — строят свои суда по особому типу, противоречащему всяким требованиям мореплавания, и только неизвестность и невозможность учёта не позволяет сказать цифру ежегодной гибели этих судов. Ясно поэтому, что и все судостроение из нашего же леса (говорят, что у Бычьей бухты, вглубь страны, расположены целые селения китайских судовщиков, строящих китайские суда…) находится тоже в их руках. ^[80]

Грузоподъёмность крупных джонок колебалась от 5 до 100 т. В течение всей навигации эти суда находились в непрерывном движении, делая до 20 заходов в каждый порт своего маршрута. ^[81] В 1889 году были опубликованы «Правила об обложении особым сбором иностранных судов, занимающихся каботажем на русском побережье Тихого океана», изданные Приамурским генерал-губернатором. Пункт 10-й устанавливал размер сбора с китайских и корейских судов, работающих в русских водах к северу от устья реки Туманган . С крупных джонок грузоподъёмностью свыше 600 пудов взималось 15 руб., со средних (свыше 100 пудов) — 5 руб. Сбор уплачивался единовременно с началом навигации, взамен судовладельцу выдавалась квитанция и металлический жетон (последний полагалось держать на видном месте для облегчения проверки). Повторное взимание сбора при переходе из одного прибрежного района в другой запрещалось. Обложению подлежали также промысловые суда китайцев и корейцев. ^[82] Данные правила соблюдались только теми судовладельцами, которые часто посещали Владивосток и крупные прибрежные поселки, где имелись полицейские власти. Китайский каботаж (равно как и прочий иностранный) был запрещён на российском Дальнем Востоке в 1910 г., однако окончательно исчез только в советский период.

В соответствии со статьёй 7 Айгунского договора (1858), а также статьями 1, 8 и 10 Пекинского договора (1860), русское правительство обязалось покровительствовать китайским подданным, оседло проживающим на вновь приобретённых территориях и согласилось с правом этих лиц на подсудность китайским властям. ^[83] В период подписания указанных договоров никаких данных о реальном количестве манз и их занятиях не было. Отказ от юрисдикции над подданными соседней державы, по условиям договоров 1858 и 1860 гг., носил взаимный характер и преследовал цель защиты российских подданных (купцы, духовенство, дипломаты), проживавших в Китае. По мере освоения Уссурийского края русская администрация столкнулась с необходимостью обуздания китайской преступности ( хунхузничества ) и защиты природных ресурсов от хищнической эксплуатации манзами. Решение этих задач в условиях неподсудности китайцев русским властям оказалось невозможным. Попытки применения к китайцам административных мер вызывали протест правительства Цинской империи , которое считало возможным применение договорных статей не только к оседлым манзам, но и к маньчжурским отходникам, проникавшим в Уссурийский край после 1860 г. Проблема подсудности уссурийских китайцев была разрешена 8 (21) июня 1882 г., когда Высочайшим повелением вся юрисдикция над китайцами, проживающими в крае, была сосредоточена в ведение учреждённого этим актом Окружного суда в г. Владивостоке.

«Правила для поселения русских и иностранцев в Амурской и Приморской областях Восточной Сибири», Высочайше утверждённые 26 марта (8 апреля) 1861 г., предоставляли всем желающим, независимо от подданства, право на получение в Уссурийском крае земельного надела площадью до 100 десятин. В течение 20 лет поселенец мог пользоваться этой землёй безвозмездно и лишь по истечении данного срока мог быть обложен «оброчной платой».

С 1869 г. манз обязали иметь «билеты» (паспорта), выданные русской администрацией, однако «трудность уследить за всеми ими делала паспортную систему бесполезной». ^[84] Фактически, «билеты» выдавались во Владивостоке любому китайцу при уплате сбора в 1 руб., никаких проверок благонадёжности не практиковалось. ^[85]

1 (13) мая 1885 г. были введены особые паспортные правила для китайских подданных в Приморской области. Доступ китайцев на росс.территорию разрешался только через определённые пункты и только при наличии китайского паспорта. С каждого приезжающего взимался сбор 1 р.20 коп.(+ 30 коп.местного сбора). В случае нарушения правил взимался штраф 5 руб. В 1899 г. размер паспортного сбора был повышен до 5 руб., в 1914 г. — до 10 руб.

22 ноября (3 декабря) 1886 г. — Высочайше утверждено предложение Комитета министров о воспрещении китайцам и корейцам «селиться на пограничных с Китаем и Кореей местностях».

17 (30) мая 1888 г. — Высочайше утверждено мнение Государственного Совета, предоставлявшее Приамурскому генерал-губернатору право в течение 10 лет:

• Устанавливать размер оброчной подати с китайцев и корейцев за пользованием казёнными землями.
• Облагать особым сбором тех китайцев и корейцев, которые не владеют недвижимостью и не производят торговых оборотов.
• Принимать китайцев и корейцев в русское подданство.

Данному постановлению был придан характер закона (ст.с344 Учр. Сиб.), начиная с 1901 г. его действие неоднократно продлевалось.

18 июня (1 июля) 1892 г. было Высочайше утверждено мнение Госсовета о воспрещении иностранцам приобретать землю в Амурской и Приморской областях.

В 1906 г. администрация Приморской области запретила аренду китайцами и корейцами казённых земель. 21 июня (3 июля) 1910 г. был принят «Закон об установлении в пределах Приамурского генерал-губернаторства и Забайкальской области Иркутского генерал-губернаторства некоторых ограничений для лиц, состоящих в иностранном подданстве». Данный акт запрещал китайцам работу на казённых стройках и получение казённых подрядов. ^[74]

In the first years after the accession of the region, the attitude of the Russian administration towards the manzas was very favorable. In 1862, the gen.-lips. East Siberia M. S. Korsakov corresponded with the Russian mission in Beijing on the issue of “delivering Chinese citizens exiled to Yuzhno-Ussur Krai, without wives and without the right to marry, to livelihood of a family, for the sake of consolidating and strengthening this hardworking and developed class of population” . By the early 1870s the views of the authorities have been reversed, forming an attitude towards manzas, as a "mass of homeless Chinese people" living in odd jobs, taiga and maritime industries, predatory gold mining or petty trading, in which the Chinese again show "a tendency to petty cheating and dishonesty ". ^[86] The formation of a negative image of manza in the eyes of the Russian administration was facilitated by the closed nature of the Chinese community and the lack of effective means of controlling the movement of manza and their economic activity. In turn, the manzas, sensing the weakness of Russian influence in the region, continued to consider themselves subjects of the Qing Empire and ignored the sovereignty of Russia where it was possible. With the exception of a few strata of the rich urban merchants, the Ussuri Chinese almost never came into contact with the Russian authorities, did not use the services of Russian post and banks, and did not turn to the police for help. After 1868, the Manza tried to avoid hostile actions against the Russians. In rural areas, relations between Chinese and Russian peasants were quite peaceful, even though the Manz was often required to free cultivated land for arriving migrants. In the cities of the region, the Chinese, along with representatives of other Asian peoples, were the object of hooliganism by the lower layers of the Russian population. ^[87] Neither the Russians nor the Manzs showed a desire for mutual integration. On the basis of the alienation of the Chinese, the Russian prevailing belief was that "the entire Manzovian population is without exception the Hunhuz , who never think about robbery and murder." ^[88] Despite this, the entire Russian population of the region used the services of manz in the field of small retail trade and consumer services. In general, Chinese merchants enjoyed a bad reputation, but there are other opinions. So, the correspondent of the newspaper "Vladivostok" in 1888 reported from with. Novokievsky : “In addition to two Russian merchants, we also have two Chinese. The general response is that it is much better to deal with the Chinese than with the Russian; the first, at least, if he sells the same rubbish as the Russian has, then, in any case, he treats his business very honestly. ” ^[89] Asians (not only Chinese) often faced fraud on the part of Russian customers when paying for purchases, services, and even government contracts. ^[90] In the local Argo, the Chinese were called pheasants or Fyrgans . ^[91]

Known Conflicts

The Manzov War of 1868 was the first large-scale conflict between Chinese and Russian subjects on Russian territory.

Events of 1875 in November 1875 in the valley of the river. Tsemuhe a household conflict arose between the local manza gathered for a holiday at his idol and the headman of the Russian village of Shkotova. The latter extorted “gifts” from the Chinese, for which he was eventually beaten. The next day, the headman sent a message to Vladivostok that up to 1000 manzas had gathered in Tsemuhe, who are arming themselves and threatening Russian massacre. The Vladivostok authorities sent a detachment to Shkotov, the commander of which on December 5 (18), 1875, under the influence of rumors, reported on the 5,000-manzov “army”, whose leaders recruited rebels among the Suchans manz and stocked up supplies for going to Vladivostok. To verify the information, an official was sent, who from December 6 to 11, 1875 traveled to the Manzov villages in the vicinity of Shkotova and became convinced of the groundlessness of fears. ^[92] According to another version, in December 1875 in the Tsemuhe Valley there was indeed an accumulation of a large number of Chinese migrants who did not have a specific occupation. Together with the local manza, they allegedly were actively arming themselves, for which they even arranged a small foundry. To clarify the situation, a part of the guard team from Posyet was sent to Tsemuhe, who arrived in the village of Shkotov on December 5. Learning about the performance of the detachment, the Cemukha militia fled. After summoning the Manzov foremen Tsemuhe and Suchan, the commander of the Russian detachment received assurances that the formed Chinese police were called upon to protect the Manzov population from the Hunhus. On December 5-11, the detachment went around all of the Manzovsk villages, showing no signs of rebellion. ^[93]

Events of 1882 On March 18 (31), 1882, the "foreman Ling-gui" gathered more than 300 Suchan manz for a gathering and announced that the Chinese government had appointed him commander-in-chief of all Chinese people living from the village of Shkotova to the hall. Olga. Ling-gui presented the relevant documents and the “white crystal ball” - distinguishes the sign of a Qing official. Soon, a manz militia of up to 240 guns was formed on Suchan, relying on which Ling-gui created a court and levied taxes. The Manza refused to obey Lieutenant L. A. Kropotkin, who demanded that they release the land allotments allotted to the peasants of the village of Shkotova in 1878. Having received a report from the chief of the Suchansky district, the military governor of Primorsky region I.G. Baranov ordered an expedition to be sent to the valley of Suchan: fifty under the command of Lieutenant Colonel Vinnikov sailed from Nikolsky, and a company of Colonel Ryabikov arrived at the mouth of the river by sea and headed towards the first detachment. To control the actions of the military with Vinnikov, P. A. Zanadvorov, the head of the Suifun District, followed. The campaign took place in the difficult conditions of spring thaw. It was not possible to detain Ling-gui, the Manz militia was disarmed, the land illegally occupied by the Chinese was transferred to the settlers. ^[94]

“Kalinovskaya massacre” 1885. In 1885, 6 peasant families who arrived in Primorye as part of the state resettlement program settled 15 km from the village of Vladimirovka , on the bank of the river. Suchan, having formed the village Kalinovka. On the night of June 20 (July 3), 1885, unknown Chinese attacked the village, killing 7 and wounding 14 peasants (two deadly). Killed 4 children. Faced with resistance, the attackers fled in the direction of the Manzovsky village, located in the vicinity of Kalinovka. During a search of the latter, weapons were discovered in fanzas and 12 suspicious Chinese were detained. Amur gen.-lips. A.N. Korf decided to evict the manz from the Suchan Valley - for this purpose, an official of special assignments, state adviser Anosov, was sent to Suchan. The military command in the village of Shkotova was reinforced by 50 privates and 5 non-commissioned officers of the 1st East-Siberian shooting brigade. Fifty of the 5th hundred of the 1st cavalry regiment of the Transbaikal Cossack army formed several observation posts between the village of Shkotova and the mouth of Suchan. Reinforcement measures were withdrawn only in 1888. ^[95] When expelling the Suchan manes, the bailiff Markov mistakenly evicted several families of “covered basins”. ^[96] Some of the Chinese evicted from Suchan formed the villages of Busun, Tauh, Seuh and Sheduh in the vicinity of Olga Bay. Years after the expulsion, their population showed hostility towards the Russians ^[23]

"Suzukhinsky campaign" of the forest guard in March 1896. In mid-March 1896, a forest guard detachment of the Suchanskoye lesnichestvo consisting of 11 people. under the leadership of N. A. Palchevsky spoke on the river. Suzukhe "for the purpose of forest inventory and putting in order state property." From each Chinese fanza, the guards demanded 5 rubles for the stove, 2 rubles for 40 kopecks. for a tithe of plowed land, 40 kopecks. for each head of cattle and 50 kopecks. for the horse. Fans, whose residents could not immediately deposit the required amount, were burned with all their property and supplies. Thus, in 4 days, 12 fanzas were destroyed. To the requests of the Chinese for a deferment to collect the required money, Palchevsky replied that he was acting ... on the orders of the tsar! The Manza filed a complaint with the bailiff of the Suchan police station. The incident became the subject of lively discussion on the pages of the coastal press (the newspaper "Far East" justified the foresters, "Vladivostok" sympathized with the manzam). As a result, N. A. Palchevsky was transferred from Suchan to the position of island forester. ^[97]

In 1867, N. M. Przhevalsky noted that "all sedentary manza have their own, organized management." ^{[98] There was an} elected "foreman" in every village, under its "jurisdiction" there were individual fanzas in the vicinity of the village. The foreman was selected at a general meeting of residents for a certain period and could be removed in case of misconduct. The village foreman had the right to sort out small disputes of fellow villagers. For the Serious Crimes Court, the chief foreman was chosen - taye ( Chinese trade. 太爷 , pinyin : tài ye , pall .: Taye ). His power extended to entire regions of the region. Thaye had 4 assistants and imposed penalties up to the death penalty. In addition, Thaye was in charge of communications between the various villages of his district and even organized a semblance of mail. Taye's powers were not limited to intra-Mansian relations. In the history of Primorye, numerous cases are known when the fulfillment of certain plans of the Russian administration depended on the position of taye. Ye. S. Burachek first encountered this as early as 1861 when he discovered that the Cemukha manzes refused to sell meat to the Vladivostok post team due to a ban on the local chief foreman. ^{[99] The} restriction of Manzovian self-government was one of the priority tasks of the Russian authorities in the Ussuri Territory in the 1860s. Lack of administrative resources forced to act gradually. Initially, the elders' institute was preserved, but the chosen person was subject to approval by the military governor of the Primorsky region (later - the Vladivostok military governor). The elders were taken away the right to punish those responsible for serious crimes. After the division of the Ussuri region into districts and, further, into counties and so on, elected self-government was preserved in the most remote places of residence of the Manz, where it finally disappeared already in the 20th century. ^[100]

Another form of spontaneous organization of manz was all sorts of twin cities and illegal societies. In 1907, a special assignment officer under the Amur governor-general A.M. Kazarinov, sent to the Iman River to investigate the oppression of indigenous peoples by the Chinese, accidentally revealed the existence of the Chinese Gongihui society ( Chinese trad. 公益 п , pinyin : Gōngyì huì - Mutual Assistance Society or Mutual Benefit Society). It turned out that the society that controlled the purchase and export to China of fur, ginseng and other commercial products covered the entire territory of the region and acted at least from 1881. ^[101] Other Chinese societies acted with the knowledge of the Russian authorities - these included the Main Vladivostok Chinese trading company ( Chinese р 威 华商 总会 , pinyin : Hǎishēnwēi huáshāng zǒng huì , pall .: Haishenwei huashan tsunhui ), which had branches in Nikolsk-Ussuriysky , Spassk , Kamen-Ryabolove . Regardless of their status, all such associations pursued the goal of maintaining the isolation of the Manzovian population, ensuring its economic interests and maintaining ties with China (including political ones). V. K. Arsenyev argued that Chinese trading societies and mutual aid societies exist "in all more or less large populated centers where there are only Chinese shops." He wrote that “all Chinese trading companies in the Ussuri Territory are completely dependent on the Shanghai United Society of Merchants” ( Chinese ex. 连 合 会 , pinyin : Lián hé huì , pall .: Lien he he hui ). ^[102]

In 1891, the Amur Governor-General A.N. Korf made an attempt to subjugate Chinese associations to Russian control by creating the so-called Chinese public administrations in Khabarovka, Vladivostok and Nikolsk-Ussuriysky. The duties of the departments included familiarizing the manz with Russian laws, helping to control the activities of the Chinese, identifying and punishing criminals. It soon became clear that public administrations not only did not help fight crime, but also engaged in harboring criminals. In 1897, Chinese public administrations were liquidated. ^[103]

In the remote corners of the Ussuri Territory, the Manz self-government contained elements of a military organization in the form of volunteer units armed and maintained at the expense of the Manz communities. The main goals of the existence of such detachments were to ensure the power of elders and protect the Chinese population from the Hunhus. In densely populated areas of the Chinese armed groups could number in their ranks up to several hundred people. V.K. Arsenyev wrote about one such person - hunting foreman Zhang Bao , who fought with the Hunhuzes in the area of ​​the village of Plastun , at the same time helping him on expeditions.

The Manzovian population was in difficult relations with the Khunkhuz , whose gangs were partially formed in the territory of the region, and partially came from the territory of Manchuria. Manza were the main target of the attacks of the Hunghuz, since the latter were primarily attracted to products of purely Chinese crafts - the exploitation, collection and cultivation of ginseng, and the production of opium. Settled agricultural farmers were forced to exist among the Hunhuz “on a constant forced bondage”, supplying bandits with food and equipment. The Korean population of the region also suffered from the Hunhus. Russian Hunhus were attacked less often, mainly in the form of revenge for persecution or denunciation to authorities. ^[104] In large populated areas, the Hunhuz often robbed Chinese trading establishments, trying to take the owners hostage for ransom. Thus, public order and the work of trade were violated. In the cities, the owners of Chinese dormitories, opiekurilins and gambling houses in the winter months were forced to provide shelter for the hunghuz who had left the taiga shelters.

The help of the Manz to the Hunghuzes was not always of a compulsory nature - often both of them were tied by the bonds of twinning ( Kady ). In addition, part of the manz that did not have success in business replenished the Khunkhuz gangs - this was especially characteristic of taiga hunters, who were highly dependent on seasonal hunting conditions and had weapons. ^[105]

Initially, after the region joined Russia, the process of its agricultural development by the Chinese intensified. This was facilitated, on the one hand, by an increase in the number of consumers of agricultural products due to Russian troops stationed in the province, and on the other, by the absence of the Russian peasant population. However, already in 1873, M. I. Venyukov wrote that the Chinese "will no doubt disappear soon from the region if their further influx from Manchuria is stopped." ^[22] By 1884, up to 13 thousand Chinese were settled in Yuzhno-Uss.krai ^[106] , however, at the same time, the Chinese colonization of Primorye began to weaken. The main reasons for this were the negative reputation of the manz in the eyes of the new owners of the region, the resettlement policy of the Russian government and the response of the Qing authorities to attract Chinese peasants to live in Manchuria. Since about 1885, the number of the settled Manzov population of Primorye began to decline, and at the end of the XIX century. “The basis of the Chinese diaspora in the Ussuri Territory was no longer autonomously living farmers and tradesmen, but artisans, hired workers and traders settled in Russian villages.” ^[107] According to the First General Census of the Population of the Russian Empire of 1897, there were 31,157 Chinese throughout the Primorsky Region. ^[108] In 1909-1910. The Amur expedition of N. L. Gondatti in the Primorsky Region revealed "about 10 Chinese villages in the Olginsky site and individual fanzas throughout the region." ^[109] At the same time, V. K. Arsenyev expressed doubts about the reliability of statistics, arguing that “from 1905 to 1910 in the cities, tracts, villages and villages of the Ussuri Territory of Chinese merchants and workers ... there were about 130,000 people .; there are 200,000 farmers and gardeners throughout the country and about 15,000 manz hunters living in the mountains permanently. ” ^[110]

According to the latest tsarist census of the population of the Far East, conducted in June 1915, 8198 Chinese lived permanently in the Posyetsky district and the southern part of the Olginsky district on the territory of the Primorsky resettlement region (Ussuri Krai, Sakhalin , the Amur mouth and the Birsky district of the Amur region) в Уссурийском крае. Китайцы сильно уступали в числе корейцам , которых насчитывалось 43886 чел. В целом по Приморской области представители азиатских народов составляли 15,5 % населения, при этом в российском подданстве состояло всего 1,2 % «желтых». ^[111] В советский период китайское население Дальнего Востока ещё более сократилось: в 1989 г. здесь насчитывалось всего 1742 постоянно проживающих китайца. ^[112]

До 1972 г. на карте Приморья сохранялось множество топонимов, связанных с манзами, в том числе:

• Река Манзовка в Октябрьском районе (совр. Пересыхающая)
• Гора и река с одинаковым названием Манза в Пожарском районе (соотв., Береговая и Путаная)
• Поселок Манзовка ( Сибирцево ) и озеро Манзовское (Долгое) в Чугуевском р-не ^[113]

Ли Гуй (кит. 李贵, пиньинь Li Guì, ок.1820-?) — «старшина» манзовского населения долины р. Сучан в 1860—1880-х гг. Поселился на Сучане ок.1850 г. Был женат на удэгейке , владел богатым хозяйством. В январе 1868 г. поставлен во главе манзовского населения долины Сучана по распоряжению нач. Суйфунского округа подполковника Я. В. Дьяченко . По окончании Манзовской войны утвержден администрацией Приморской области, получил «жалованный кафтан» от ген.-губ. Восточной Сибири Н. П. Синельникова . В мае 1880 г. арестован после конфликта со штабс-капитаном Наперстковым, посланным на Сучан для смены ниж.чинов местной военной команды. Обратился с прошением на Высочайшее имя, которое успеха не имело. Признан российским подданным с санкции ген.-губ. Вост. Сибири Д. Г. Анучина , подвергнут высылке в северные районы Приморской области. Не дожидаясь этого, бежал из-под стражи в Маньчжурию. ^[114]

Цзоу Пэйчжэнь (кит. 邹培贞, пиньинь Zōu Péizhēn, ?-после 1896). Имя произносилось русскими, как Сопутин, Супитин, но чаще Супутин. В 1859 г. на месте Уссурийска «стояло несколько китайских фанз, принадлежавших богатому китайцу Супутину, именем которого и ныне зовется там речка Супутинка. Нельзя не вспомнить этого старика, сделавшего для русских много хорошего. Так, например, он впоследствии не только давал у себя безвозмездный приют всем проезжающим, но и кормил бесплатно целые роты и снабжал ещё провиантом на дорогу. При бывшем вскоре нападении хунхузов Супутин был ими окончательно разорен». ^[115] Во время Манзовской войны старший сын Супутина был переводчиком и проводником при отряде подполковника Маркова, участвовал в бою 29 мая (11 июня) 1868 г., «отлично стрелял и с наслаждением бежал в атаку». ^[116] Вскоре после Манзовской войны Супутин женился на русской женщине и принял православие под именем Михаила Супутина. Он долгое время проживал в Никольске-Уссурийском и имел награды от русского правительства. Дочери Супутина вышли замуж за русских чиновников. Один из его сыновей служил на Уссурийской ж/дороге, однако, по неизвестной причине, покончил с собой. ^[117] Цзоу Пэйчжэнь — единственный манза, чье имя до 1972 г. сохранялось на карте Приморья в названиях р. Супутинки (Комаровка), д. Супутинки (Долины) и Супутинского заповедника (ныне Уссурийский заповедник ).

«Седанка» (1860-е гг.). Полулегендарный седой старик-манза, живший на берегу Амурского залива в первые годы существования Владивостока. Купец Я. Л. Семенов , подружившись с китайцем, прозвал его Седанкой. «В былое время говорили не пойдем или поедем „на Седанку“, а поедем „к Седанке“». ^[118] Прозвище сохранилось в обиходном названии современного пригородного микрорайона Седанка .

Цзи Фэнтай (кит.纪凤台, пиньинь Jì Fèngtái, ? — 1910 г.) — более известен как купец Тифонтай, в годы Русско-японской войны — один из главных снабженцев российской армии. Проживал в Хабаровске , однако имел обширные интересы в Уссурийском крае и пользовался среди манз большим авторитетом. ^[119]

• Chinese in Siberia

Нестерова Е. И. Русская администрация и китайские мигранты на Юге Дальнего Востока России (вторая половина XIX — начало XX вв.). Владивосток, 2004. Сорокина Т. Н. Хозяйственная деятельность китайских подданных на Дальнем Востоке России и политика администрации Приамурского края (конец XIX — начало XX вв.). Омск, 1999.