Gapon, George Apollonovich

Early Years and the Priesthood

George Gapon was born in 1870 in the village of Beliki, Kobelyaksky district, Poltava province . The surname Gapon comes from the Ukrainian version of the Christian name Agathon ^[2] . According to family legend, the Zaporozhian Cossacks were the ancestors of Gapon in the male line. Gapon's father, Apollon Fedorovich, was a prosperous peasant, enjoyed great respect from his fellow villagers and for 35 years was elected volost clerk. Mother was a simple illiterate peasant ^[3] .

Gapon's childhood passed in his native village, where he was engaged in peasant labor and, helping his parents, herding sheep, calves and pigs. As a child, Gapon was very religious and had a penchant for mysticism; He loved to listen to stories about the lives of the saints and dreamed, like them, to perform miracles. The greatest impression on him was the story of St. John of Novgorod , who managed to ride a demon and ride him to Jerusalem . Gapon began to dream of the day when he had the chance to “catch the devil ” ^[3] . At the age of 7 he was sent to primary school, where he showed great ability to study. According to the advice of the village priest, the parents decided to send their son to a religious school. Having successfully passed the entrance exam, Gapon entered the second class of the Poltava Theological School. The school was distinguished by curiosity and was one of the best students. School teacher Ivan Tregubov , a former famous Tolstoyan , gave Gapon the forbidden writings of Leo Tolstoy , which had a great influence on him ^[4] .

After graduating from the religious school, Gapon entered the Poltava Theological Seminary . While studying at the seminary, he was influenced by another Tolstoyan, Isaac Feinerman , who came from Yasnaya Polyana . Continuing his studies at the seminary, Gapon began to openly express Tolstoyan ideas, which led him into conflict with the seminar superiors. He was threatened with the deprivation of the scholarship, in response to which he declared that he himself refused the scholarship, and began to earn additionally with private lessons. In 1893 he successfully graduated from the seminary, but because of a conflict with the seminary authorities did not receive a first degree diploma, which gave the right to enter the Tomsk University. After graduating from the seminary, he got a job in Zemstvo statistics and continued to earn extra money by private lessons ^[3] .

In 1894, Gapon married a merchant's daughter and, on her advice, decided to take holy orders. He told his intention to Poltava Bishop Hilarion , who promised to patronize him, saying that he needed people like Gapon. In the same year, Gapon was ordained first as deacon , and then as priest. By decision of Bishop Hilarion, he was appointed a priest in the parish church of All Saints at the Poltava cemetery. As a priest, Gapon showed an outstanding talent as a preacher, and a great number of people flocked to his sermon. Trying to coordinate his life with the Christian teaching, Gapon helped the poor and agreed to make free spiritual demands for poor parishioners from neighboring churches. In his free time, Gapon arranged interviews on religious topics, which gathered many listeners, although his church was endless ^[5] . The growing popularity of the young priest led to his conflict with the priests of neighboring parishes, who began to say that he was abducting their flock from them. Gapon, for his part, accused them of pharisaism and hypocrisy ^[3] .

In 1898, Gapon's young wife died from a sudden illness. There are two small children left - Maria and Alexey ^[6] . This event was a turning point in the life of Gapon. To get rid of heavy thoughts, he went to St. Petersburg to enter the Theological Academy . Although a second degree diploma did not give him the right to enter the academy, Gapon managed to enlist the support of Bishop Hilarion, who was on friendly terms with the Chief Prosecutor of the Holy Synod, Konstantin Pobedonostsev . Having received a letter of recommendation from Hilarion, Gapon went to Pobedonostsev and, through his patronage and patronage, Comrade Ober Prosecutor Vladimir Sabler entered the 1st year of the Academy ^[3] .

However, studies in the Theological Academy quickly disappointed Gapon. In the subjects taught, he saw only dead scholasticism , which did not give him an answer to the question about the meaning of life. Deprived of emotional balance, Gapon abandoned his studies and in the summer of 1899 left to improve his health in Crimea . In the Crimea, he visited local monasteries, wondering if he should become a monk, but he decided that life in the monastery was incompatible with serving the people. Gapon had a great influence on his acquaintance with the artist Vasily Vereshchagin , who advised him to throw off his robe and work for the good of the people ^[3] , and the liberal Armenian journalist Grigory Dzhanshiyev ^[6] .

Start of social activities

Returning to St. Petersburg, Gapon began to participate in charitable missions engaged in Christian preaching among the workers. At that time, the Society of Religious and Moral Education was operating in St. Petersburg, which at that time was headed by Archpriest Philosopher Ornatsky , and Gapon was invited to take part in his work. In 1899, Gapon began to act as a preacher in the Church of Our Lady of Mercy in Galernaya Gavan on Vasilyevsky Island. Warden of this church at that time was Vladimir Sabler.

Gapon's sermons gathered a lot of people, and often the church could not accommodate all the listeners, whose number reached 2000 ^[3] . Galernaya Harbor was the habitat of the Petersburg tramps, and Gapon often spent whole days talking with the inhabitants of the Gorky bottom . In his sermons, he proceeded from the idea that work is the basis and meaning of life ^[6] , and tried to awaken in the audience the consciousness of his human dignity ^[7] . However, Gapon was not satisfied with his preaching activity. Facing the poor, he began to wonder how to really help these people return to human life ^[3] .

At this time, Gapon made his first project of a mutual aid society. The society was supposed to be called the “Society of Adherents of Reasonable Christian Holiday Holidays,” and it was supposed to rally believers in the likeness of the Christian brotherhood ^[6] . The charter of this company, written by Gapon, included a paragraph on the material mutual assistance of its members. However, the statute was not approved by the church authorities, and then Gapon left the Society of Archpriest Ornatsky.

In 1900, Gapon was appointed to the position of the abbot of the orphanage of St. Olga, as well as the scribe and priest of the Blue Cross orphanage. These shelters were maintained by donations from people in the high society, and soon the young priest gained popularity in St. Petersburg court circles. According to Gapon, he had a special influence on the court ladies, who saw in him almost a prophet, called to announce new truths and reveal the secret meaning of the teachings of Christ ^[8] . Several times, Gapon was invited to serve at festive celebrations with St. John of Kronstadt , who made a strong impression on him ^[3] . At another time, Gapon served the liturgy with the rector of the Theological Academy, the future patriarch Sergius (Stragorodsky) ^[6] . He also often attended religious-philosophical meetings in St. Petersburg under the chairmanship of Sergius. At the same time, Gapon continued to work among St. Petersburg workers and the poor, among whom he soon gained immense popularity. He often happened to defend the poor man from various injustices, than he caused to himself the indiscretion and enmity on the part of those in power ^[9] . Encountering the resistance of officials, Gapon said: “I will reach the king, and I will achieve my goal” ^[10] .

In 1902, Gapon drafted a new system of charitable institutions. The project provided for the creation of labor colonies for the rehabilitation of unemployed tramps, exemplified by the Kronstadt House of Diligence ^[11] . A report was written on this subject by Gapon for submission to Empress Alexandra Feodorovna . The report was approved by Mayor Nikolai Kleigels , but did not receive further progress ^[3] .

In the summer of 1902, due to a conflict with the Board of Trustees, Gapon was removed from the post of abbot of the Blue Cross shelter. In the course of the escalated conflict, Gapon set up his numerous flock against the trusteeship council. According to the testimony of the priest Mikhail (Popov) , a colleague of Gapon, even then Gapon was famous for his ability to manage the crowd. Threats began to arrive at the address of the trustees, and stones were thrown at them on the street ^[12] . Leaving the orphanage, Gapon took with him the graduate Alexander Uzdaleva, who later made him his common-law wife (according to the canons of the Orthodox Church, the widowed priest has no right to remarry). In the same year, he was expelled from the third year of the Academy, and the reason for the exclusion was Gapon’s failure to pass the transitional examinations ^[5] . The chairman of the board of trustees, Nikolai Anichkov, wrote a denunciation to Gapon at the Security Department, and Gapon was called in for questioning ^[3] . This event served as a pretext for his acquaintance with the Police Department .

In the autumn of 1902, Gapon was reinstated in the Theological Academy under the auspices of Metropolitan Anthony (Vadkovsky) , who provided him with patronage. There is evidence that the Police Department played a role in the restoration of Gapon to the academy ^[13] . In 1903, Gapon successfully graduated from the academy, writing a thesis on the topic “The current situation of the parish in Orthodox churches, Greek and Russian,” and received the post of priest at the prison church of St. Michael of Chernigov City Prison Transfer ^[5] .

Relations with the Police Department

In the autumn of 1902, Gapon was introduced to the head of the Special Department of the Police Department, Sergei Zubatov ^[3] . Zubatov was engaged in the creation of workers' unions controlled by the police, and Gapon was invited to take part in this work. Zubatov’s goal was to paralyze the influence of revolutionary propaganda on the workers by creating legal workers' organizations. Zubatov managed to create successfully operating organizations in Moscow, Minsk and Odessa , and in 1902 he tried to transfer his experience to St. Petersburg, where the Society of Mutual Aid of Mechanical Production Workers was founded ^[14] . Gapon was attracted to the cause of the organization as a priest popular with the work environment ^[15] . According to some reports, Gapon enjoyed the patronage of the St. Petersburg mayor Nikolai Kleigels , who was in good standing and was considered his own man ^[14] . On the initiative of the mayor, Hapon was instructed to study the views of Zubatov on the working question and the formulation of the case in the Zubatov organizations ^[16] . In the winter of 1902-1903, Gapon attended meetings of the Zubatov society, talked with Zubatov and his pupil I. S. Sokolov, and then made a trip to Moscow, where he got acquainted with the activities of the Moscow Zubatov organization. Following the results of this trip, Gapon wrote a report, copies of which were filed with the mayor Kleigels, Metropolitan Anthony and Zubatov himself. In the report, Gapon criticized existing Zubatov organizations and proposed to establish a new working society on the model of independent British trade unions ^[3] . The main idea of ​​Gapon was that Zubatov societies are too closely connected with the police, which compromises them in the eyes of the workers and paralyzes the workers' initiative ^[17] . According to Gapon, the theses of his report were approved by the metropolitan and the mayor, but did not find sympathy with Zubatov. From the point of view of Zubatov, Gapon’s views on the working question were a “dangerous heresy” ^[16] . Gapon and Zubatov heatedly argued on this issue, but did not come to a common opinion ^[14] .

In August 1903, Zubatov, due to a personal quarrel with Interior Minister Vyacheslav Plehve, was dismissed and expelled from St. Petersburg. Gapon was one of the few people who came to the station to say goodbye to Zubatov ^[16] . According to Gapon, Zubatov, with tears in his eyes, asked him not to abandon the workers' organization ^[14] . After Zubatov’s departure, the Petersburg organization remained in limbo, and Gapon proved to be his natural successor . At this time, the St. Petersburg working society was extremely small and eked out a miserable existence ^[14] . In the autumn of the same year, Gapon set about rebuilding the organization in accordance with his ideas. To this end, he wrote a new charter of the company, sharply limiting police intervention in its internal affairs. According to the new charter, all control over the organization’s activities was exercised by its representative , whose role was assigned to Gapon himself ^[18] . This made him the only mediator between the workers' society and the administration. In a report addressed to the Director of the Police Department, Aleksey Lopukhina, Gapon wrote that it was not the police’s business to create workers' organizations “when she and her own business were sick,” and pointed to unsuccessful experiments of this kind in Moscow, Odessa and St. Petersburg. Further, Gapon pointed out that “there is a cloud of prejudices against the police in society,” and therefore the police should “stand aside and give way to public initiative” ^[17] . The key to the success of the new organization Gapon considered the principle of working initiative , when it is not the police officers, and the circle of workers, imbued with the consciousness of their own interests ^[17] . Gapon’s report was sympathetically met at the Ministry of the Interior, and on February 15, 1904, the new company’s charter was approved by the Deputy Minister Peter Durnovo ^[19] .

Creating a new society, Gapon did not break off relations with the retired Zubatov and kept correspondence with him for some time. At the end of 1903, in a letter to Zubatov, Gapon informed that the workers remembered him as their teacher and told about the successes of the new organization. At the same time, Gapon emphasized that the new society is based on new principles ^[16] :

We do not conceal that the idea of ​​a peculiar labor movement is your idea, but we emphasize that now the connection with the police is torn (as it really is), that our cause is right, open, that the police can only control us, but not keep us on a leash .

- S.V. Zubatov. Zubatovschina // Past. - SPb .: 1917. - № 4. - p. 170.

Сам Зубатов, как видно из его воспоминаний, относился к новшествам Гапона скептически, но повлиять на положение дел уже не мог. По мнению Зубатова, дальнейшая судьба организации была предопределена ложной постановкой дела, которую придали ему Гапон и его покровители. «Сдав рабочее дело на руки Гапону и сделав его тем самым лицом ответственным, местная власть считала, что ею все меры приняты, что дело рабочих не её непосредственное дело и… почила на лаврах. Гапон же, отдалив от рабочих власть в интересах личного тщеславия, лишился опоры при нападениях на его рабочих со стороны предпринимателей… Скверная постановка дела, естественно, привела к таким же результатам». «Итак, не будучи моим искренним сторонником, Гапон не мог быть моим естественным продолжателем», — заключал Зубатов ^[16] .

После отставки Зубатова Департамент полиции поддерживал отношения с Гапоном через посредство Евстратия Медникова , который не мог иметь на него никакого влияния ^[15] . В то же время Гапон пользовался поддержкой директора Департамента полиции Лопухина и нового градоначальника Ивана Фуллона ^[14] . Ни тот, ни другой не разбирались в рабочем вопросе, но полностью доверяли Гапону как человеку с хорошими рекомендациями. С Фуллоном Гапону даже удалось установить дружеские отношения, что сильно помогло ему в дальнейшей работе ^[20] . Используя эти отношения, Гапон ещё больше изолировал своё общество от контроля со стороны властей и полиции. Вся информация о деятельности гапоновского общества поступала в министерство внутренних дел через градоначальника Фуллона, последний же, в свою очередь, получал её непосредственно от Гапона. Фуллон неоднократно сообщал министру о том, что Собрание является «твёрдым оплотом против проникновения в рабочую среду превратных социалистических учений» ^[21] . Гапон взял с градоначальника честное слово, что в его Собрании не будут производиться аресты. И действительно, по свидетельству гапоновских рабочих, «никто за всё время не был арестован, никого не выследили, хотя, случалось, говорили открыто и очень резко и беспартийные и партийные социалисты, что приходили к нам на собрания» ^[22] . Полицейские чины, пытавшиеся проникнуть в стены Собрания, изгонялись оттуда ссылкой на авторитет градоначальника ^[10] . «Гоните их вон», — прямо говорил рабочим Гапон ^[23] .

По свидетельству рабочего Н. М. Варнашёва, Гапон систематически усыплял бдительность полиции, стремясь внушить властям доверие к Собранию и ослабить надзор за последним ^[14] . «Работа в этом направлении была для Гапона очень нелёгкая, — вспоминал Варнашёв. — Это устанавливаю очень отчётливо по тому ощущению неловкости, которое испытывал, видя Гапона усталым, измотавшимся, за целый день околачивания порогов у властей, и неуверенного в успехе» ^[14] . В полиции были уверены, что благодаря внедрению Гапона в рабочую массу деятельность профсоюзов будет лояльной, подконтрольной и прогнозируемой ^[24] . Сам Гапон впоследствии признавал, что его политика была основана на хитрости. «Я с самого начала, с первой минуты водил их всех за нос, — рассказывал Гапон. — На этом был весь мой план построен» ^[25] . «Трудно было, но для дела я на всё готов был идти» ^[8] . В результате вплоть до января 1905 года власти не знали, что происходит в стенах гапоновского Собрания, и события 9 января явились для них полной неожиданностью ^[21] . Будущий начальник петербургского охранного отделения Александр Герасимов писал: «Поставленный руководителем политической полиции на такое ответственное место Гапон почти с самого начала был предоставлен самому себе, без опытного руководителя и контролёра… О контроле полиции за деятельностью общества давно уже не было и речи. Это было обычное общество с настоящими рабочими во главе. В их среде и Гапон совсем забыл о тех мыслях, которыми руководствовался вначале» ^[15] .

В конце 1904 года контакты Гапона с полицией прекратились, а 8 января 1905 года он был объявлен в розыск ^[21] . После событий 9 января Гапон стал объектом самых активных поисков полиции, а после бегства за границу был взят под наблюдение Заграничной агентурой Департамента полиции ^[26] . В литературе встречается мнение, что Гапон возобновил отношения с Департаментом полиции летом 1905 года через посредство Е. П. Медникова. Эта информация приводится со ссылкой на Владимира Бурцева ^[27] , а иногда на старшего помощника заведующего Особым отделом Департамента полиции Л. П. Меньщикова ^[28] . Однако источник этой информации неизвестен, а по результатам исследований историка С. И. Потолова, она не подтверждается материалами филёрского наблюдения за Гапоном из архива французской полиции ^[29] .

Во главе «Собрания русских фабрично-заводских рабочих»

В августе 1903 года, после отставки Зубатова, Гапон принялся за воссоздание зубатовской организации на новых началах. Собрав группу инициативных рабочих, Гапон предложил им «бросить форму московской организации, освободиться от опеки административных нянек и создать материальную независимость» ^[14] . Предложение было поддержано рабочими, и 30 августа 1903 года на Выборгской стороне на деньги рабочих ^[30] была открыта первая чайная-клуб, ставшая центром нового общества ^[19] . Встав во главе организации, Гапон быстро удалил из него ставленников Зубатова и назначил на все ответственные посты своих людей. В феврале 1904 года министерство внутренних дел утвердило написанный Гапоном устав профсоюза, и вскоре он был торжественно открыт под названием « Собрание русских фабрично-заводских рабочих г. Санкт-Петербурга ».

Необходимо заметить, что с 8 января 1904 года по 12 января 1905 года священник Гапон Г. А. являлся настоятелем церкви Св. Благоверного князя Михаила Черниговского при Санкт-Петербургской городской пересыльной тюрьме.

Оказавшись во главе рабочего Собрания, Гапон развернул активную деятельность. Формально Собрание занималось организацией взаимной помощи и просветительством, однако Гапон придал ему иное направление. Из числа верных рабочих Гапон организовал особый кружок, который называл «тайным комитетом» и который собирался на его квартире ^[3] . Ближайшими соратниками Гапона по «тайному комитету» были рабочие И. В. Васильев и Н. М. Варнашёв . На собраниях кружка читалась нелегальная литература, изучалась история революционного движения и обсуждались планы будущей борьбы рабочих за свои права ^[14] . Замысел Гапона состоял в том, чтобы объединить широкие рабочие массы и поднять их на борьбу за свои человеческие права, за свои экономические и политические интересы ^[31] .

Первое время дело организации продвигалось туго, и до весны 1904 года численность Собрания не превышала нескольких сот человек ^[3] . Стремясь расширить свою организацию, Гапон стал искать связей с влиятельными рабочими, которые могли бы привести в Собрание новых членов. Осенью 1903 года ему удалось привлечь к работе в Собрании влиятельную группу рабочих с Васильевского острова , известную под названием группы Карелина . Ведущую роль в этой группе играли супруги Алексей Карелин и Вера Карелина . В большинстве это были люди, прошедшие через социал-демократические кружки, но имевшие тактические расхождения с социал-демократической партией . Их объединяла нелюбовь к партийной интеллигенции ^[18] и стремление найти пути для открытой деятельности в рабочих массах ^[30] .

Помимо супругов Карелиных, в группу входили Д. В. Кузин , И. М. Харитонов, Я. И. Иванов, Г. С. Усанов, В. А. Князев, К. В. Белов и другие ^[14] . Первое время представители группы относились к гапоновскому обществу с опасением, подозревая в нём очередную разновидность «зубатовщины» и «провокацию». Однако после ряда встреч и переговоров с Гапоном они убедились, что «Гапон — честный человек», и согласились с ним сотрудничать ^[22] . Гапон открыл им свой замысел , состоявший в том, чтобы постепенно объединить рабочих всей страны. «Ежели мы, — говорил он, — устроим такие клубы, как в Петербурге, в Москве, Харькове, Киеве, Ростове-на-Дону, Иванове, то покроем постепенно такой сетью всю Россию. Объединим рабочих всей России. Может быть вспышка, всеобщая, экономическая, а мы предъявим требования политические» ^[22] .

В ноябре 1903 года А. Е. Карелин сообщал своему знакомому И. И. Павлову:

— Гапон по своему внутреннему существу — не только не провокатор, но, пожалуй, такой страстный революционер, что, может быть, его страстность в этом отношении несколько излишня. Он безусловно предан идее освобождения рабочего класса, но так как подпольную партийную деятельность он не находит целесообразной, то он считает неизбежно необходимым открытую организацию рабочих масс по известному плану и надеется на успешность своей задачи, если отдельные группы сознательных рабочих сомкнутся около него и дадут ему свою поддержку. Таким образом он думает организовать, ведя дело возможно осторожнее, рабочее общество, в которое должно войти возможно большее число членов. Насчитывая в обществе несколько десятков, а, может быть, и сотен тысяч, можно организовать такую пролетарскую армию, с которой в конце концов правительству и капиталистам придётся считаться в силу необходимости… Вот план Гапона, и мы полагаем, что план этот имеет будущность .

— И. И. Павлов. Из воспоминаний о «Рабочем Союзе» и священнике Гапоне // Минувшие годы. — СПб.: 1908. — № 3. — Стр. 26—27.

По мнению некоторых исследователей, замысел Гапона восходил к идее всеобщей мирной стачки , выдвинутой его учителем-толстовцем И. М. Трегубовым ^[32] .

В конце 1903 года рабочие из группы Карелина вступили в «Собрание» и заняли в нём руководящие посты. Карелин и его ближайшие товарищи вошли также в состав «тайного комитета», или «штаба», и приняли участие в выработке дальнейшей тактики организации. В марте 1904 года Г. А. Гапоном и рабочими И. В. Васильевым, Н. М. Варнашёвым, Д. В. Кузиным и А. Е. Карелиным была принята так называемая «программа пяти», ставшая тайной программой организации ^[14] . Программа, содержавшая в себе как экономические, так и политические требования, впоследствии целиком вошла в состав петиции, с которой рабочие шли к царю 9 января 1905 года ^[33] . «Распространяйте эти мысли, стремитесь к завоеванию этих требований, но не говорите, откуда они», — напутствовал рабочих Гапон ^[22] .

Вступление в «Собрание» группы Карелина привело к быстрому росту численности организации ^[14] . Карелинцы повели среди рабочих агитацию за вступление в «Собрание», убеждая их, что дело Гапона — дело чистое и не имеет ничего общего с полицейской затеей Зубатова. «Каждый, уверовав в Гапона и дело, весь отдавался ему и десятками давал таких членов, которые сами по себе представляли силу, вполне подготовленную и обработанную для пропаганды и агитации», — вспоминал Н. М. Варнашёв ^[14] . С весны 1904 года рабочие стали вступать в «Собрание» массами, и численность «Собрания» в короткое время возросла до нескольких тысяч ^[22] .

Группа Карелина оказала решающее влияние на дальнейшее направление деятельности «Собрания». Внутри руководства «Собрания» карелинцы образовали своего рода оппозицию , которая вынуждала Гапона считаться с её требованиями. По мнению И. И. Павлова, оппозиция играла в «Собрании» даже более важную роль, чем сам Гапон: «Гапон был нужен, как ширма, и ряса его этому способствовала. Но если бы не случилось Гапона, то движение всё равно выдвинуло бы кого-либо другого, у которого вместо рясы нашлось бы что-либо другое. В этом движении участвовала сама рабочая масса, выдвинувшая вперёд, в виде авангарда, отдельную группу, которая приняла, всосала в себя Гапона, и, всё время подталкивая его в желательном группе направлении, заставила его сделать то, что он должен был сделать» ^[30] .

С мая 1904 года началось открытие новых отделов «Собрания» в разных частях города. Всего до конца года было открыто 11 отделов. Открытие отделов не было предусмотрено уставом, но Гапон достигал своего, действуя «нахальством»: нанимал помещение и приглашал на освящение градоначальника, после чего полицейские власти уже не вмешивались и выдавали разрешение ^[34] . Так удалось распространить деятельность «Собрания» по всему Петербургу.

Летом 1904 года Гапон в нарушение устава попытался распространить деятельность «Собрания» на другие города России. С этой целью он совершил поездку в Москву , Киев , Харьков и Полтаву. В Москве и Киеве Гапон посещал местные зубатовские организации и в присутствии рабочих критиковал их деятельность, ставя в пример успехи своей рабочей организации в Петербурге. При этом он убеждал рабочих отказаться от связей с администрацией и организоваться на началах самодеятельности, обещая своё содействие при проведении нового устава ^[19] . Об этой деятельности Гапона стало известно местной администрации. По распоряжению московского генерал-губернатора Сергея Александровича Гапон был арестован и выслан из Москвы, и на него был написан донос министру внутренних дел, уличающий его в неуставной деятельности ^[13] . Однако в это время министр В. К. Плеве был убит бомбой террориста, и донос остался без последствий. Похожая история произошла в Киеве, где генерал-губернатором был старый знакомый Гапона Н. В. Клейгельс . В Киеве Гапон заявил, что действует с разрешения директора Департамента полиции А. А. Лопухина. Однако начальник местного охранного отделения А. И. Спиридович был против создания в городе рабочих организаций и выехал в Петербург, где сообщил о своих сомнениях Лопухину. По словам Спиридовича, Лопухин возмущался нахальством и ложью Гапона, действовавшего без его ведома. Гапону было запрещено выходить за рамки Петербурга ^[13] .

Осенью 1904 года по инициативе либерального « Союза освобождения » в стране началась кампания земских петиций . В земских петициях и в левой печати выдвигались требования конституции и народного представительства . В начале ноября 1904 года Гапон по своей инициативе установил связь с представителями «Союза освобождения» и пригласил их на заседание своего «тайного комитета» ^[31] . По приглашению Гапона на встречу прибыли Е. Д. Кускова , С. Н. Прокопович и В. Я. Яковлев-Богучарский ^[22] . Либералы предложили рабочим присоединиться к земской компании и обратиться к властям с такой же петицией, с какими выступали земские деятели ^[35] . Гапон, со своей стороны, ознакомил их со своей мартовской «программой пяти» ^[33] .

28 ноября 1904 года предложение выступить с рабочей петицией было выдвинуто Гапоном на собрании председателей отделов «Собрания». Предложение было принято большинством голосов, причём решение о содержании и способе подачи петиции оставлялось на усмотрение Гапона ^[14] . С этого момента руководители «Собрания» повели в массах агитацию за подачу петиции о рабочих нуждах ^[22] . Перед руководителями отделов была поставлена задача увязывать в своих выступлениях экономические нужды рабочих с их политическим бесправием. По договорённости с «Союзом освобождения» в отделах стали распространяться либеральные газеты «Наша жизнь» и «Наши дни» («Сын отечества»). Газеты читались на рабочих собраниях, а руководители отделов давали им соответствующее толкование. «Газетная тактика» привела к резкой политизации «Собрания», что проявилось в быстром росте его численности ^[30] . В декабре 1904 года оно насчитывало уже 9000 членов, а в начале января 1905 года возросло до 20000 ^[30] .

В декабре 1904 года вопрос о подаче петиции привёл к расколу в руководстве «Собрания». Штабная оппозиция во главе с А. Е. Карелиным и В. М. Карелиной настаивали на немедленной подаче петиции, тогда как Гапон и его сторонники считали её преждевременной. Гапон полагал, что подача петиции, не подкреплённая восстанием массы, приведёт только к аресту руководства «Собрания» и закрытию его отделов ^[34] . Поэтому он считал необходимым как следует подготовить рабочую массу к выступлению ^[31] . В это время у Гапона сложился план создать по всей России сеть потребительских кооперативов , с помощью которых он рассчитывал сорганизовать рабочих других городов, а также крестьян. Он даже заключил на этот счёт договор с купцом А. Е. Михайловым, обязавшимся предоставить ссудный капитал ^[23] . Однако оппозиция полагала, что именно теперь наступил тот самый момент, когда рабочие должны выступить со своими требованиями, и что другого случая может не представиться. Видя, что Гапон откладывает петицию на неопределённое будущее, оппозиция стала готовить почву для свержения его с пьедестала рабочего вождя ^[30] . Отношения сторон обострились до предела. В это самое время произошёл инцидент с увольнением четырёх рабочих с Путиловского завода, который придал событиям новый оборот.

Во главе январской рабочей забастовки 1905 года

В начале декабря 1904 года с Путиловского завода по решению мастера Тетявкина было уволено четверо рабочих — членов «Собрания»: Сергунин, Субботин, Уколов и Фёдоров. По утверждению администрации, они были уволены на законном основании. Однако в среде рабочих распространился слух, что они уволены за принадлежность к гапоновскому «Собранию». По информации И. И. Павлова, руководители Путиловского завода были обеспокоены стремительным ростом Нарвского отдела «Собрания», который угрожал вобрать в себя всех рабочих завода ^[30] . Инцидент с увольнением рабочих рассматривался в Нарвском отделе, и там было решено, что они уволены незаконно, о чём было доведено до сведения Гапона ^[19] . Вернувшись из Нарвского отдела, Гапон заявил своим сотрудникам, что видит в увольнении вызов, брошенный «Собранию» со стороны капиталистов . Гапон сказал, что «Собрание» должно вступиться за своих членов и что в противном случае оно ничего не стоит и он сам из него выйдет ^[34] .

27 декабря состоялось заседание руководителей отделов «Собрания» на Васильевском острове , на котором обсуждался вопрос о путиловском инциденте. По итогам заседания было принято решение послать три депутации: одну — к директору завода С. И. Смирнову, другую — к фабричному инспектору С. П. Чижову и третью — к градоначальнику И. А. Фуллону. В принятой резолюции от заводчиков требовали восстановить на своих местах уволенных рабочих и уволить мастера Тетявкина. В случае отказа в выполнении требований рабочие заявляли, что не ручаются за сохранение в городе порядка. После принятия резолюции в более узком кругу руководителей «Собрания» был поднят вопрос о петиции. Гапон и на этом заседании был против петиции, убеждая рабочих вести только стачку. «Я человек практический и думаю, как бы не вышло из этого хуже, — говорил Гапон. — Я глубоко убеждён, что стачку мы выиграем, а петиция — нелепость сейчас» ^[23] . Оппозиция же считала, что именно сейчас наступил самый удобный момент.

По воспоминаниям А. Е. Карелина , исход дела решило его выступление: «Вышло так, что при голосовании разделились почти поровну и решающим должен был быть голос Гапона: как он скажет, так и будет. Сильно верили в него. Тогда я и сказал: „Товарищи! Нас называют зубатовцами. Но зубатовцы оправдали себя тем движением, что было от них в Одессе, а мы оправдаем себя подачей петиции“. Мои слова и были как будто бы последней каплей. Гапон сказал: „Хотите сорвать стачку, ну, срывайте!“ — и голосовал за выступление. Это и решило дело, так как большинство голосовало за Гапоном» ^[22] .

По итогам голосования было принято решение: в случае неисполнения требований рабочих объявить забастовку на Путиловском заводе и предъявить администрации более широкие экономические требования; если и тогда требования не будут исполнены, распространить забастовку ещё на несколько заводов и предъявить ещё более широкие требования; если же и на этот раз заводчики не уступят, обратить забастовку во всеобщую и использовать её для подачи петиции ^{[14] [30]} .

28 декабря депутации от рабочих явились к директору Смирнову и фабричному инспектору Чижову, и те отказали им во всех требованиях. При этом директор Смирнов закончил свою речь обвинениями в адрес Гапона, сказав, что он-то и есть главный враг рабочих ^[30] . Градоначальник Фуллон, напротив, принял депутацию вежливо и обещал оказать содействие. В последующие дни Гапон вёл единоличные переговоры со Смирновым и Чижовым, убеждая их пойти на уступки, однако те остались непреклонны. По утверждению инспектора Чижова, в ходе разговора Гапон предложил ему перейти на сторону «Собрания», угрожая в противном случае пустить против него все средства: суд, печать и раздражение 6000 рабочих. Когда же Чижов спросил, означает ли «раздражение 6000 рабочих», что его могут убить, Гапон ответил, что да ^[36] . Однако Чижов не поддался на угрозу. Впоследствии Чижов писал: «Получив отпор от директора С. И. Смирнова, священник Гапон увидел себя в положении человека, которому уже нельзя останавливаться на полпути: всколыхнутая часть рабочих не простила бы ему несбывшихся ожиданий, и он пустил в ход всё, чтобы поддержать свой авторитет» ^[36] .

Несмотря на отказ администрации и фабричной инспекции, Гапон до последнего момента надеялся на мирное урегулирование конфликта. Накануне Нового года в разговоре с И. И. Павловым Гапон высказал уверенность, что правительство, извещённое о требованиях рабочих, окажет давление на администрацию завода. «Мне кажется, что наверху успеют понять настоящее положение дела и не дадут развернуться событиям — пойдут на уступки, то есть сделают путиловской администрации внушение, и она удовлетворит наши пока мизерные требования», — говорил Гапон ^[30] .

Гапон возлагал свои надежды на Фуллона, который вёл переговоры о восстановлении рабочих с С. Ю. Витте ^[3] . Однако вопреки ожиданиям Гапона, требования так и не были удовлетворены. 2 января на собрании в Нарвском отделе было принято решение о начале забастовки, и 3 января Путиловский завод встал. Одновременно гапоновские рабочие начали печатать и распространять по заводам Петербурга списки широких экономических требований к администрации ^[37] .

3 января у министра финансов В. Н. Коковцова состоялось совещание заводчиков и фабрикантов, на котором обсуждались меры по прекращению рабочей забастовки. По итогам этого совещания Коковцов написал доклад на имя императора, который был подан ему 5 января. В докладе Коковцов утверждал, что требования рабочих незаконны и невыполнимы для промышленников, а исполнение некоторых из них могло бы нанести тяжёлый урон российской промышленности. В частности, установление 8-часового рабочего дня на Путиловском заводе, выполнявшем ответственный заказ для Маньчжурской армии, могло бы привести к непоправимым последствиям на военном фронте и потому вообще недопустимо. Коковцов также обращал внимание царя на то, что забастовкой руководит допущенное властями «Собрание» во главе со священником Гапоном и сообщал, что обратился по этому поводу в Департамент полиции. Царь ознакомился с докладом ^[38] .

4 января Гапон во главе депутации явился к директору Путиловского завода Смирнову и зачитал ему список экономических требований. По поводу каждого пункта требований Гапон давал объяснения и возражал на замечания, делаемые директором, причём неоднократно обращался к сопровождавшим его рабочим со словами: «Не так ли, товарищи?» ^[37] Смирнов в очередной раз отказал в удовлетворении требований, указав основания, почему они неисполнимы. На следующий день забастовка была распространена на другие заводы Петербурга, и им были также предъявлены широкие экономические требования. 5 января Гапон ходил с депутацией в правление акционеров Путиловского завода и убедился, что требования рабочих не будут удовлетворены ^[19] . 6 января он отправился к министру внутренних дел П. Д. Святополк-Мирскому , но тот отказался его принять ^[19] . После того, как стало ясно, что все экономические средства борьбы исчерпаны, Гапон решил перейти на путь политики и обратиться непосредственно к царю . В своих воспоминаниях Гапон писал: «Сознавая, что со своей стороны я сделал всё, чтобы сохранить мир, я решил, что другого исхода не было, как всеобщая забастовка, а так как забастовка эта, несомненно, вызовет закрытие моего союза, то я и поспешил с составлением петиции и последними приготовлениями» ^[3] .

Шествие к царю и «Кровавое воскресенье»

6 января Гапон приехал в Нарвский отдел «Собрания» и произнёс зажигательную речь, в которой призывал рабочих обратиться со своими нуждами непосредственно к царю. Сущность речи состояла в том, что на рабочего не обращают внимания, не считают его за человека, правды нигде нельзя добиться, все законы попраны, и рабочие должны поставить себя в такое положение, чтобы с ними считались, как с людьми ^[19] . При этом Гапон призывал всех рабочих, с жёнами и детьми, идти 9 января в 2 часа дня к Зимнему дворцу .

В тот же день Гапон на основании предложенных ему набросков составил текст петиции на имя царя. В основу петиции была положена мартовская «программа пяти», к которой Гапон добавил пространное предисловие и краткое заключение ^[33] . Предисловие, написанное в стиле церковного красноречия, включало в себя обращение к царю, описание бедственного положения и бесправия рабочих и требование немедленного созыва Учредительного собрания . «Не откажи в помощи Твоему народу, выведи его из могилы бесправия, нищеты и невежества, дай ему возможность самому вершить свою судьбу, сбрось с него невыносимый гнёт чиновников. Разрушь стену между Тобой и твоим народом, и пусть он правит страной вместе с Тобой», — писал царю Гапон ^[39] . В кратком заключении Гапон от имени рабочих выражал готовность умереть у стен царского дворца, если просьба не будет исполнена:

Вот, Государь, наши главные нужды, с которыми мы пришли к Тебе! Повели и поклянись исполнить их, и Ты сделаешь Россию счастливой и славной, а имя своё запечатлеешь в сердцах наших и наших потомков на вечные времена. А не повелишь, не отзовёшься на нашу мольбу, — мы умрём здесь, на этой площади, пред Твоим дворцом. Нам некуда больше идти и незачем! У нас только два пути: — или к свободе и счастью, или в могилу. Укажи, Государь, любой из них, мы пойдём по нему беспрекословно, хотя бы это и был путь к смерти. Пусть наша жизнь будет жертвой для исстрадавшейся России! Нам не жалко этой жертвы, мы охотно приносим её!

— Г. А. Гапон. Петиция рабочих Санкт-Петербурга для подачи царю Николаю II // Красная летопись. — Л.: 1925. — № 2. — С. 1.

Идея шествия ко дворцу «всем миром» возникла 6 января и принадлежала самому Гапону ^[33] . Сущность идеи была проста: петицию, поданную депутацией от рабочих, можно положить под сукно, но петицию, принесённую десятками тысяч рабочих, нельзя положить под сукно ^{[10] [14]} . Царь так или иначе должен будет ответить на эту просьбу, и из этого ответа станет ясно, с кем он — с народом или против народа ^[14] .

6, 7 и 8 января текст петиции читался во всех отделах «Собрания», и под ним собирались тысячи подписей. По подсчёту историка Василия Богучарского , только 6 января под петицией было собрано не менее 7 тысяч подписей ^[40] . По подсчёту журналиста Н. Симбирского, всего было собрано не менее 40 тысяч подписей ^[10] , а по оценке самого Гапона, подписей было более 100 тысяч ^[3] .

Гапон разъезжал по отделам «Собрания», зачитывал петицию и давал ей толкование. Говорил Гапон просто и искренне и легко овладевал аудиторией. Секрет ораторского таланта Гапона состоял в том, что он говорил с рабочими на одном языке и выражал их собственные чувства и желания ^[41] . После каждого пункта петиции Гапон давал ему краткое разъяснение и обращался к толпе с вопросом: «Нужно ли вам это, товарищи?» — «Нужно, необходимо!» — единым вздохом отвечала толпа ^[23] . В конце речи Гапон требовал от рабочих поклясться, что они явятся в воскресенье на площадь и не отступятся от своих требований, даже если им будет угрожать смерть.

По свидетельству очевидцев, толпа, возбуждённая Гапоном, пребывала в состоянии религиозной экзальтации ^[42] . Люди плакали, топали ногами, стучали стульями, бились кулаками в стены и клялись, как один, явиться на площадь и умереть за правду и свободу ^[31] . В «Собрании» царила атмосфера мистического экстаза. Люди складывали пальцы крестиками, показывая, что эти требования для них святы и их клятва равносильна присяге на кресте ^[31] . Свидетельница событий Любовь Гуревич писала: «Быть может, никогда и нигде ещё революционный подъём огромных народных масс — готовность умереть за свободу и обновление жизни — не соединялся с таким торжественным, можно сказать, народно-религиозным настроением» ^[31] . Популярность самого Гапона в эти дни достигла небывалых размеров. Многие видели в нём пророка , посланного Богом для освобождения рабочего народа. Женщины подносили к нему для благословения своих детей. Люди видели, с какой лёгкостью останавливались огромные фабрики и заводы, и приписывали это «силе» Гапона ^[21] . Прокурор Петербургской судебной палаты писал в записке на имя министра юстиции:

Названный священник приобрёл чрезвычайное значение в глазах народа. Большинство считает его пророком, явившимся от Бога для защиты рабочего люда. К этому уже прибавляются легенды о его неуязвимости, неуловимости и т. п. Женщины говорят о нём со слезами на глазах. Опираясь на религиозность огромного большинства рабочих, Гапон увлёк всю массу фабричных и ремесленников, так что в настоящее время в движении участвует около 200 000 человек. Использовав именно эту сторону нравственной силы русского простолюдина, Гапон, по выражению одного лица, «дал пощёчину» революционерам, которые потеряли всякое значение в этих волнениях, издав всего 3 прокламации в незначительном количестве. По приказу о. Гапона рабочие гонят от себя агитаторов и уничтожают листки, слепо идут за своим духовным отцом. При таком направлении образа мыслей толпы она, несомненно, твёрдо и убеждённо верит в правоту своего желания подать челобитную царю и иметь от него ответ, считая, что если преследуют студентов за их пропаганду и демонстрации, то нападение на толпу, идущую к царю с крестом и священником, будет явным доказательством невозможности для подданных царя просить его о своих нуждах.

— Записки прокурора Петербургской судебной палаты министру юстиции 4—9 января 1905 г. // Красный архив. — Л.: 1935. — № 1. — С. 48.

6 января Гапон объявил о начале всеобщей забастовки, и к 7 числу все заводы и фабрики Петербурга забастовали. Гапоновские рабочие проходили по предприятиям и без труда снимали людей с работы. Последним остановился Императорский фарфоровый завод . Делегат от завода сообщил Гапону, что их рабочие не желают бастовать. «Скажи рабочим фарфорового завода, — ответил Гапон, — если они завтра к полудню все не бросят работу, я пришлю туда тысячу человек, которые заставят их сделать это». На другой день казённый завод встал, как один человек ^[10] .

Чтобы обеспечить мирный характер движения, Гапон вступил в переговоры с представителями революционных партий. 6 и 7 января он встречался с социал-демократами и эсерами и просил их не вносить раздор в народное движение. «Пойдём под одним знаменем, общим и мирным, к нашей святой цели», — говорил Гапон ^[31] . 7 января Гапон устроил встречу с представителями революционных партий за Невской заставой . На встрече он убеждал их присоединиться к мирному шествию, не прибегать к насилию, не выбрасывать красных флагов и не кричать «долой самодержавие». По свидетельству участников встречи, Гапон выражал уверенность в успехе движения и полагал, что царь выйдет к народу и примет петицию. Гапон охотно развивал свой план действий. В случае, если царь примет петицию, он возьмёт с него клятву немедленно подписать указ о всеобщей амнистии и о созыве всенародного Земского собора . После этого он выйдет к народу и махнёт белым платком, — и начнётся всенародный праздник. Если же царь откажется принять петицию и не подпишет указ, он выйдет к народу и махнёт красным платком, — и начнётся всенародное восстание. В последнем случае всем разрушительным силам, к которым Гапон причислял и революционеров, предоставлялась полная свобода действий ^[43] . «Тогда выбрасывайте красные флаги и делайте всё, что найдёте разумным», — говорил Гапон ^[23] .

Таким образом Гапону удалось привлечь революционеров на свою сторону, и они вполне подчинились общему движению ^[43] . Начиная с 6 января, партийным ораторам предоставлялся свободный доступ во все отделы «Собрания». Они выступали перед рабочими, призывали их идти к Зимнему дворцу и зачитывали гапоновскую петицию. Большевик Д. Д. Гиммер-Суханов поражался организаторской воле Гапона, который настолько подчинил себе партийных работников, что, выступая в отделах, они во всём копировали Гапона и даже говорили с его украинским акцентом ^[44] .

7 января Гапон ходил на приём к министру юстиции Николаю Муравьёву и убеждал его оказать воздействие на царя и уговорить его принять петицию. «Падите ему в ноги, — говорил Гапон, — и умоляйте его, ради него самого, принять депутацию, и тогда благодарная Россия занесёт ваше имя в летописи страны» ^[3] . Муравьёв, подумав, ответил, что у него есть свой долг, которому он останется верен. На следующий день Муравьёв рассказал о своей встрече с Гапоном другим министрам. Гапон, по словам Муравьёва, — «убеждённый до фанатизма социалист; говорит, что его долг — положить живот за „други своя“, и говорит, что, собственно, рабочий вопрос — пустяки, что они только придрались к этому, а главное — [политика]» ^[45] . Это мнение было доведено до сведения императора Николая II , который записал в своём Дневнике 8 января: «Со вчерашнего дня в Петербурге забастовали все заводы и фабрики… Во главе рабочего союза — какой-то священник-социалист Гапон» ^[46] .

Чтобы не дать властям повода применить силу, Гапон решил придать движению максимально мирный характер ^[14] . Было решено, что народ пойдёт к царю абсолютно безоружным и не допустит никаких беспорядков. Эту мысль Гапон настойчиво внушал рабочим в своих выступлениях. По словам очевидца, Гапон «грозно, подобно Савонароле , требовал и заклинал — и весь народ громогласно повторял вслед за ним в собраниях эту клятву — не прикасаться к спиртным напиткам, не иметь при себе оружия, даже перочинных ножей, и не применять грубой силы при столкновении с властями» ^[47] .

Предвидя, что царь не захочет выйти к народу из опасения за свою жизнь, Гапон потребовал от руководящего кружка рабочих поклясться, что они гарантируют безопасность царя ценой своей собственной жизни. «Если что-либо случится с царём, я первый покончу с собой на ваших глазах, — говорил Гапон. — Вы знаете, что я умею держать слово, а в этом я клянусь вам» ^[10] . По распоряжению Гапона изо всех отделов были выделены особые дружины, которые должны были обеспечить охрану царя. Таковых было до 1000 человек, и они должны были наблюдать за порядком во время мирного шествия ^[10] .

Накануне выступления Гапон направил письма министру внутренних дел Петру Святополк-Мирскому ^[48] и царю Николаю II с призывом избежать кровопролития ^[49] . В своём письме к царю Гапон писал:

Государь, боюсь, что Твои министры не сказали Тебе всей правды о настоящем положении вещей в столице. Знай, что рабочие и жители г. Петербурга, веря в Тебя, бесповоротно решили явиться завтра в 2 часа пополудни к Зимнему дворцу, чтобы представить Тебе свои нужды и нужды всего русского народа. Если Ты, колеблясь душой, не покажешься народу и если прольётся неповинная кровь, то порвётся та нравственная связь, которая до сих пор ещё существует между Тобой и Твоим народом. Доверие, которое он питает к Тебе, навсегда исчезнет. Явись же завтра с мужественным сердцем пред Твоим народом и прими с открытой душой нашу смиренную петицию. Я, представитель рабочих, и мои мужественные товарищи ценой своей собственной жизни гарантируем неприкосновенность Твоей особы.

— Г. А. Гапон. Письмо к царю Николаю II // Священника Георгия Гапона ко всему крестьянскому люду воззвание. — 1905. — С. 13.

8 января товарищ министра внутренних дел К. Н. Рыдзевский подписал ордер на арест Гапона. Однако арестовать его не удалось, так как Гапон был окружён плотной толпой рабочих и для его ареста потребовалось бы принести в жертву не менее 10 человек полиции ^[50] .

8 января, выступая перед рабочими, Гапон уже высказывал мысль, что царь может не выйти к народу и выслать против него войска. В таких случаях он заканчивал свою речь словами: «И тогда у нас больше нет царя!» — и вся толпа отвечала хором: «Нет царя…» ^[31] . Накануне шествия вожаки движения уже не верили, что царь примет петицию. По словам А. Е. Карелина, «ни у Гапона, ни у руководящей группы не было веры в то, что царь примет рабочих и что даже их пустят дойти до площади. Все хорошо знали, что рабочих расстреляют» ^[22] .

По словам Н. М. Варнашёва, «все ясно осознавали нравственную ответственность за предстоящие жертвы, ибо ни у кого не было сомнений в предстоящей кровавой расправе правительства с народом» ^[14] . Но остановить движение уже было невозможно, так как оно приняло стихийный характер ^{[10] [22]} . Вожаки решили, что они докажут чистоту и честность своих намерений, если, шествуя во главе своих отделов, безоружные, без ропота разделят общую судьбу ^[14] .

В одной из последних речей накануне шествия Гапон говорил: «Здесь может пролиться кровь. Помните — это будет священная кровь. Кровь мучеников никогда не пропадает — она даёт ростки свободы…» ^[10] . Вечером 8 января Гапон и руководители «Собрания» поехали в фотографию и снялись «на прощание», после чего разъехались по своим отделам ^[19] .

Утром 9 января Гапон во главе Нарвского отдела «Собрания» двинулся в направлении Зимнего дворца. С ним шло не менее 50 000 человек ^[30] . Другие рабочие шли от своих отделов, рассчитывая соединиться на Дворцовой площади . Перед выступлением Гапон обратился к толпе со словами: «Если царь не исполнит нашу просьбу, значит, у нас нет царя» ^[19] . В последний момент было решено придать процессии характер крестного хода . Из ближайшей часовни были взяты четыре хоругви , иконы и священническая епитрахиль , в которую облачился Гапон. Впереди шествия несли портреты царя и большой белый флаг с надписью: «Солдаты! Не стреляйте в народ!». Когда толпа приблизилась к Нарвской заставе , её атаковал отряд кавалерии. Гапон скомандовал: «Вперёд, товарищи! Или смерть, или свобода!» — после чего толпа сомкнула ряды и продолжала движение ^[3] .

«Наэлектризованные агитацией, толпы рабочих, не поддаваясь воздействию обычных обще-полицейских мер и даже атакам кавалерии, упорно стремились к Зимнему дворцу», — говорилось в правительственном докладе ^[21] . В это время по толпе были произведены ружейные залпы, и первые ряды повалились на землю. Залпами были убиты ближайшие соратники Гапона — рабочий Иван Васильев и телохранитель М. Филиппов, шедшие рядом с ним. Сам Гапон получил лёгкое ранение в руку и был повален на землю общим напором толпы ^[31] . После последнего залпа задние ряды обратились в бегство, и шествие было рассеяно. Этот день вошёл в историю под названием « Кровавого воскресенья ».

Бегство за границу и деятельность в эмиграции

После расстрела демонстрации Гапон был уведён с площади эсером П. М. Рутенбергом . По дороге его остригли и переодели в светскую одежду, отданную одним из рабочих, а затем привели на квартиру писателя Максима Горького . Увидев Гапона, Горький обнял его, заплакал и сказал, что теперь «надо идти до конца» ^[27] . На квартире Горького Гапон написал послание к рабочим, в котором призывал их к вооружённой борьбе против самодержавия ^[51] . В своём послании Гапон писал: «Родные товарищи-рабочие! Итак, у нас больше нет царя! Неповинная кровь легла между ним и народом. Да здравствует же начало народной борьбы за свободу!» ^[52] . Вечером того же дня Гапон вместе с Горьким пришёл на собрание левой интеллигенции в Вольно-экономическом обществе . Выступая перед собравшимися, Гапон призвал их поддержать народное восстание и помочь рабочим добыть оружие. Во время выступления он зачитывал документы, из которых следовало, что инициаторами расстрела шествия были дяди царя — Владимир Александрович и Сергей Александрович ^[44] . После выступления Гапон был уведён и спрятан на квартире литератора Ф. Д. Батюшкова . Здесь он написал ещё несколько посланий к рабочим с призывом к восстанию. В одном из посланий Гапон писал:

Родные, кровью спаянные братья, товарищи-рабочие! Мы мирно шли 9-го к царю за правдой. Мы предупредили об этом его опричников-министров, просили убрать войска, не мешать нам идти к нашему царю. Самому царю я послал 8-го письмо в Царское Село, просил его выйти к своему народу с благородным сердцем, с мужественной душой. Ценой собственной жизни мы гарантировали ему неприкосновенность его личности. И что же? Невинная кровь всё-таки пролилась. Зверь-царь, его чиновники-казнокрады и грабители русского народа сознательно хотели быть и сделались убийцами безоружных наших братьев, жён и детей. Пули царских солдат, убивших за Нарвской заставой рабочих, нёсших царские портреты, простреливали эти портреты и убили нашу веру в царя. Так отомстим же, братья, проклятому народом царю, всему его змеиному царскому отродью, его министрам и всем грабителям несчастной русской земли! Смерть им всем!

— Г. А. Гапон. Третье послание к рабочим // Священника Георгия Гапона ко всему крестьянскому люду воззвание. — 1905. — С. 14—15.

В первые дни после расстрела шествия Гапон всерьёз рассчитывал на массовое народное восстание . В своих воспоминаниях он писал: «Я думал, что восстание возможно и, конечно, считал своею обязанностью стать во главе движения. Я организовал и повёл народ на мирную демонстрацию, тем более моею обязанностью было вести его тем единственным путём, который нам оставался» ^[3] . Однако, вопреки ожиданиям Гапона, массового восстания не последовало, а в городе произошли лишь отдельные беспорядки. Лидеры гапоновского «Собрания» были арестованы и посажены в тюрьму, и он утратил всякую связь со своими рабочими ^[3] . По настоянию эсеров Гапон решил выехать из Петербурга, а через несколько дней было решено переправить его за границу ^[27] . Рутенберг дал ему адреса и пароли для перехода через границу и для явки за границей. Однако по дороге Гапон разминулся с ожидавшими его лицами, и ему пришлось переходить границу самостоятельно. Прибыв в пограничный район, Гапон заключил сделку с местными контрабандистами , и в конце января один, без документов перешёл русско-германскую границу близ Тауроггена . При переходе границы в него стрелял солдат-пограничник, но он ушёл невредимым ^[3] .

В начале февраля 1905 года Гапон прибыл в Женеву — главный центр зарубежной деятельности русских революционеров. В это время о священнике-революционере писали все европейские газеты, и имя его было у всех на слуху. В короткое время Гапон приобрёл за границей такую славу, какой в прошлом не пользовался ни один русский революционер ^[9] . Не зная иностранных языков, Гапон зашёл в Женеве в русскую библиотеку и назвал своё имя библиотекарю. Библиотекарь, который оказался социал-демократом, немедленно отвёл его на квартиру Г. В. Плеханова . Плеханов встретил Гапона с распростёртыми объятиями и устроил ему чествование, на которое были приглашены главные лидеры социал-демократической партии — В. И. Засулич , П. Б. Аксельрод , Л. И. Аксельрод , А. Н. Потресов , Ф. И. Дан и другие ^[9] . Здесь, по словам Гапона, его «взяли в плен» и несколько дней подвергали обработке, пытаясь обратить в правоверного социал-демократа ^[25] . В разговоре Гапон высказал свою симпатию к социал-демократическому учению, и на следующий день в газетах появилось сообщение, что Гапон объявил себя социал-демократом ^[10] . По словам Л. Г. Дейча , социал-демократы, действительно, «не прочь были иметь его в своих рядах, но при условии, что он усвоит марксистское мировоззрение и не будет претендовать на роль большую той, на какую дадут ему право его знания и способности» ^[9] . Однако Гапон не проявил стремления к теоретическим знаниям, и вскоре сблизился с эсерами, которых считал «практическими» людьми.

Переехав к эсерам, Гапон поселился на квартире Л. Э. Шишко . Здесь с ним познакомились главные деятели партии эсеров — В. М. Чернов , Б. В. Савинков , Е. К. Брешко-Брешковская , М. Р. Гоц , Е. Ф. Азеф , Н. С. Русанов и другие. Эсеры окружили Гапона почитанием, за всё хвалили и познакомили с видными французскими политиками — Ж. Жоресом и Ж. Клемансо . В это время Гапон активно готовился к новому революционному выступлению, в котором рассчитывал сыграть главную роль. Готовясь встать во главе восстания, Гапон учился верховой езде, стрельбе из пистолета и искусству изготовления бомб ^[9] . Речь его в это время пестрела отборной руганью в адрес царских властей и большим количеством слов, производных от слова «кровь» ^[25] . В беседах с эсерами Гапон говорил, что поклялся отомстить за 9 января и готов использовать для этого любые средства ^[53] . Чтобы подготовить народ к восстанию, Гапон писал революционные воззвания, которые печатались эсерами и нелегально ввозились на территорию России. В своих воззваниях он призывал к самым крайним методам борьбы с самодержавием. Так, в «Воззвании ко всему крестьянскому люду» ^[54] он писал:

Вперёд же, братцы, без оглядки назад, без сомненья да малодушья. Быть не должно возврата для богатырей-героев. Вперёд! Наступает суд, грозный суд, страшный суд над всеми нашими обидчиками, за все наши слёзы, стоны ведомые и неведомые. Разобьёмте оковы, цепи своего рабства. Разорвёмте паутину, в которой мы, бесправные, бьёмся! Раздавим, растопчем кровожадных двуногих пауков наших! Широким потоком вооружённого народного восстания прокатимся по всей русской земле, сметём всю нечисть, всех гадов смердящих, подлых ваших угнетателей и стяжателей. Разобьём вдребезги правительственный насос самодержавия — насос, что кровь нашу из жил тянет, выкачивает, поит, вскармливает лиходеев наших досыта. Да здравствует же народное вооружённое восстание за землю и волю! Да здравствует же грядущая свобода для всех вас, о российския страны, со всеми народностями! Да здравствует же всецело от рабочего трудового народа правление (Учредительное Собрание)! И да падёт вся кровь, имеющая пролиться — на голову палача-царя да на голову его присных!

— Г. А. Гапон. Воззвание ко всему крестьянскому люду // Священника Георгия Гапона ко всему крестьянскому люду воззвание. — 1905. — С. 12.

В таком же духе было выдержано «Воззвание к петербургским рабочим и ко всему российскому пролетариату» , написанное 7 ( 20 ) февраля 1905 года ^[55] . Тем же числом датировано «Письмо к Николаю Романову, бывшему царю и настоящему душегубцу Российской империи» , в котором Гапон призывал царя отречься от престола и отдать себя на суд русскому народу. Письмо было в подлиннике отправлено самому царю ^[56] . 10 ( 23 ) марта 1905 года Правительствующий Синод по представлению митрополита Антония (Вадковского) от 4 (17) марта лишил Гапона сана священника и исключил из духовного звания ^[57] .

В феврале 1905 года Гапон выступил с инициативой созыва межпартийной конференции, которая должна была объединить все революционные партии России в деле вооружённого восстания. Идея такой конференции принадлежала финскому революционеру К. Циллиакусу и была подсказана Гапону эсерами. Гапон с энтузиазмом схватился за эту идею, и 7 (20) февраля обратился с «Открытым письмом к социалистическим партиям России» , в котором призывал их объединиться в борьбе с самодержавием ^[58] . Письмо было отправлено в Международное социалистическое бюро и разослано всем заинтересованным организациям. Чтобы обеспечить представительство революционных партий, Гапон вёл предварительные переговоры с их лидерами. Гапон встречался с представителями меньшевиков , большевиков , Бунда , « Союза освобождения » и различных национальных партий.

В начале февраля Гапон встретился с лидером большевиков В. И. Лениным . По воспоминаниям Н. К. Крупской , накануне встречи «Ильич не зажигал у себя в комнате огня и шагал из угла в угол. Гапон был живым куском нараставшей в России революции, человеком, тесно связанным с рабочими массами, беззаветно верившими ему, и Ильич волновался этой встречей» ^[59] . Встреча состоялась на нейтральной почве, в кафе, и прошла успешно. Ленин горячо поддержал идею объединения и обещал выступить с ней на ближайшем съезде социал-демократической партии. По итогам встречи Ленин написал статью «О боевом соглашении для восстания», в котором приводил текст письма Гапона и выражал ему поддержку ^[60] . Выступая на III съезде РСДРП, Ленин характеризовал Гапона как «человека безусловно преданного революции, инициативного и умного, хотя, к сожалению, без выдержанного революционного миросозерцания» ^[61] . Рассказывая о встречах Ленина с Гапоном, Крупская писала: «Тогда Гапон был ещё обвеян дыханием революции. Говоря о питерских рабочих, он весь загорался, он кипел негодованием, возмущением против царя и его приспешников. В этом возмущении было немало наивности, но тем непосредственнее оно было. Это возмущение было созвучно возмущению рабочих масс» ^[59] . На прощание Ленин посоветовал Гапону «не слушать лести» и «учиться».

Объединительная деятельность Гапона вызвала большую тревогу у царских властей. В марте 1905 года заведующий заграничной агентурой Департамента полиции Л. А. Ратаев писал своему начальству: «Вопрос о слиянии партии эсеров с социал-демократами для совместных террористических действий подвигается быстрыми шагами вперёд… Положение становится день ото дня серьёзнее и опаснее» ^[62] . Информацию о деятельности Гапона Департамент полиции получал от своего агента Е. Ф. Азефа . Азеф писал Ратаеву подробные доносы, в которых сообщал о месте жительства Гапона, его конспиративных кличках и всех предпринимаемых им шагах ^[63] .

Женевская межпартийная конференция состоялась в апреле 1905 года. На неё съехались представители 11 революционных партий России. Председательствующим на ней был избран Гапон, секретарём — эсер С. А. Ан-ский ^[25] . Несмотря на уход с конференции социал-демократов, она дала ценные практические результаты ^[53] . По итогам конференции были приняты две декларации, в которых провозглашались общие цели собравшихся партий: вооружённое восстание, созыв Учредительного собрания, провозглашение демократической республики и социализация земли ^[64] . На конференции было достигнуто соглашение о создании единого боевого комитета, который должен был руководить подготовкой восстания. Кроме самого Гапона, в состав комитета вошли Е. К. Брешко-Брешковская и князь Д. А. Хилков ^[63] . Назначение боевого комитета состояло в том, чтобы увеличить моральную силу революции, создать веру в единство революционных сил и облегчить боевые соглашения между партиями внутри России ^[34] .

В мае 1905 года Гапон на короткое время вступил в партию эсеров . Инициатором его вступления был П. М. Рутенберг . Как следует из мемуаров Рутенберга, эсеры надеялись, что партийная дисциплина свяжет Гапона и удержит его от попыток проводить самостоятельную политику ^[27] . Гапону было предложено заняться изданием «Крестьянской газеты». Однако у самого Гапона были иные планы. По словам С. А. Ан-ского , Гапон попытался подчинить всю партию эсеров и руководить всеми её делами. Едва вступив в партию, он потребовал, чтобы его ввели в центральный комитет и посвятили во все конспиративные дела. В этом ему было отказано, и Гапон остался недоволен, не будучи в состоянии смириться с положением рядового члена партии ^[25] .

По мнению эсеров, поведение Гапона объяснялось его крайним самолюбием. «Совершенно не понимая необходимости партийных программ и партийной дисциплины, считая деятельность революционных партий вредной для цели восстания, он глубоко верил только в себя, был фанатически убежден, что революция в России должна произойти только под его руководством», — вспоминал Ан-ский ^[25] . По словам же В. М. Чернова, Гапон вообще был типичным анархистом , неспособным участвовать в хоровом деле и спеваться с другими, как с равными: «Если хотите, он по натуре был полный, абсолютный анархист, неспособный быть равноправным членом организации. Всякую организацию он мог себе представить лишь как надстройку над одним всесильным личным влиянием. Он должен был один стоять в центре, один всё знать, один сосредоточивать в своих руках все нити организации и дёргать ими крепко привязанных на них людей как вздумается и когда вздумается» ^[53] .

В результате Гапону было предложено выйти из партии, и с лета 1905 года он повёл собственную политику. О своих отношениях с партийными революционерами сам Гапон позднее говорил: «Очень их уважаю, в особенности некоторых отдельных лиц ценю, например, Шишко, — но не могу же я подчиниться им, влезть в их рамки» ^[8] .

Основание «Всероссийского Рабочего Союза»

В апреле-мае 1905 года Гапон возобновил связи с петербургскими рабочими. К этому времени лидеры гапоновского «Собрания» были выпущены из тюрьмы и возобновили нелегальную деятельность. В мае рабочие получили от Гапона письмо, в котором он рассказывал о своей жизни за границей и делился дальнейшими планами. В письме Гапон, в частности, писал: «Здесь мой авторитет весьма силён, популярность велика, но не особенно меня вся эта мишура радует. Гвоздём у меня сидит мысль, как бы организовать пролетариат, как бы объединить его, двинуть его в решительный смертельный бой за свободу и счастье народов, на смерть врагу для победы трудящихся» ^[29] . Далее Гапон давал характеристику революционных партий: социал-демократов называл «талмудистами» и «фарисеями», а про эсеров говорил, что его не удовлетворяет их программа и тактика.

В мае-июне 1905 года Гапон вместе с рабочими принялся за создание новой организации, которую предполагалось назвать «Всероссийским Рабочим Союзом». С этой целью в Петербург был нелегально отправлен рабочий Н. Петров, бежавший за границу после 9 января. Совместно с рабочими Гапон разработал документы будущей организации, главным из которых было «Воззвание рабочему народу городов и деревень от „Российского Рабочего Союза“» ^[29] . В воззвании говорилось, что «социалистические партии оказались бессильными взять в свои руки руководство массами» и поэтому группа рабочих Петербурга «решила организовать сначала питерских рабочих, а затем, по мере возможности, и провинциальных рабочих и крестьян в Российский Рабочий и Крестьянский Союз». Идеология новой организации строилась на принципе народной самодеятельности: чтобы «организация пролетариата в Рабочую партию велась бы снизу самим пролетариатом, а не сверху, оторванными от жизни интеллигентами» ^[29] . Инициатива Гапона была активно поддержана либералами из «Союза освобождения» во главе с П. Б. Струве . В июле 1905 года в письме к С. Н. Прокоповичу Струве писал: «Следует, не теряя времени, приехать за границу для переговоров и соглашения с Гапоном и основания совместно с ним рабочей партии и начертания плана компании. Это станет крупным делом и его нужно как можно скорее подвинуть вперёд» ^[29] . Идея рабочей партии была поддержана также Максимом Горьким, который в том же месяце писал, что в Питере «быстро и крепко сливается новая партия, исключительно — рабочие, бывшие члены Гапонова общества», и определял их численность в 30 000 человек ^[65] . По утверждению Гапона, Горький обещал пожертвовать на счёт «Рабочего Союза» 100 тысяч рублей ^[66] , однако впоследствии отказался от этой идеи под влиянием большевиков.

Летом 1905 года Гапон поселился в Лондоне , где познакомился с местными русскими эмигрантами — П. А. Кропоткиным , Н. В. Чайковским , Ф. В. Волховским и другими. С Кропоткиным у Гапона установились наиболее дружеские отношения — к нему он относился с большим уважением и ставил его выше всех русских революционеров ^[10] . Под влиянием Кропоткина Гапон увлёкся идеями анархо-синдикализма и продолжал интересоваться этим учением и после возвращения в Россию. Кропоткин, со своей стороны, говорил, что Гапон — это «большая революционная сила», и защищал его от нападок партийных революционеров ^[66] . Кропоткин познакомил Гапона с английскими тред-юнионами , которые заинтересовались положением рабочих в России и обещали пожертвовать крупные суммы денег на гапоновский «Рабочий Союз» ^[10] .

Сам Кропоткин по просьбе Гапона написал брошюру «Русский рабочий союз», в которой излагал историю рабочего движения на Западе и предлагал свой проект программы будущего «Союза». В брошюре Кропоткин, в частности, писал: «Долг рабочих — самим двинуть своё дело вперёд. Вот в чём задача русского рабочего движения. Принявши всё это в соображение, мы с глубокою радостью встречаем мысль об основании Рабочего Союза, если только он поставит себя независимо от существующих политических партий» ^[67] .

Проживая в Лондоне, Гапон получил от английского издательства заказ на написание своей автобиографии. Для работы над книгой Гапон пригласил журналиста Давида Соскиса , который писал под диктовку Гапона на английском языке. Через несколько месяцев книга была готова и вышла большими тиражами под заглавием «The Story of My Life» ( «История моей жизни» ). Впоследствии книга была переведена на многие языки мира, включая русский ^[3] . Деньги, заработанные литературным трудом, Гапон жертвовал на нужды рабочей организации ^[68] . Последняя глава книги называлась «Будущее русской революции» и заканчивалась следующими словами:

…По всему этому я могу с уверенностью сказать, что борьба идёт быстро к концу, что Николай II готовит себе судьбу одного из английских королей или французского короля недавних времён, что те из его династии, которые избегнут ужасов революции, в недалёком будущем будут искать себе убежища на Западе.

— Г. А. Гапон. История моей жизни. — М.: «Книга», 1990. — С. 47—48.

Тем же летом Гапон по просьбе еврейской общины написал небольшую брошюру против еврейских погромов ^[25] . Брошюра вышла под названием «Послание к русскому крестьянскому и рабочему народу от Георгия Гапона» . В «Послании», написанном в стиле церковной проповеди, Гапон утверждал, что царские власти сознательно натравливают бедный народ на евреев, чтобы отвратить его от борьбы со своими истинными врагами — чиновниками , помещиками и капиталистами . Послание заканчивалось следующими словами: «Русский народ, народ православный, народ христианский! Как думаешь ты, если бы Христос Спаситель наш явился теперь в Своём земном виде в нашу Русь святую, то не заплакал ли бы Он ещё горше вторично, видя, как ты празднуешь светлое Его воскресение великими погромами Его народа любимого — бедноты еврейской? Подумай и ответь — не мне, а себе, в сердце своём…» ^[69] . Брошюра была издана тиражом в 70 000 экземпляров и нелегально распространялась в России всеми революционными организациями, за исключением большевиков ^[25] .

В августе 1905 года Гапон принял участие в крупном революционном предприятии — попытке организовать вооружённое восстание в Петербурге ^[59] . Замысел предприятия принадлежал финскому революционеру Конни Циллиакусу , который пожертвовал на него большую сумму денег ^[62] . Деньги были распределены между российскими революционными партиями и потрачены на закупку оружия. Для транспортировки оружия в Россию в Англии был зафрахтован пароход « Джон Графтон ». Главную роль в приобретении и погрузке оружия сыграли эсеры, но для приёмки и распределения оружия в России у них не было достаточных возможностей ^[70] . Тогда-то и было решено привлечь к делу Гапона с его рабочей организацией. По словам Циллиакуса, Гапон встретил идею с восторгом и решил сам ехать в Россию для приёмки оружия ^[70] . С помощью рабочего Петрова Гапон убедил Циллиакуса, что питерские рабочие уже готовы к восстанию и единственное, чего им не хватает, это оружия. Замысел Гапона был таков: «Десять или двадцать тысяч рабочих собираются к одной из приморских пристаней, поблизости Петербурга, и захватывают её в свои руки. В это время он, Гапон, подъезжает к пристани на корабле, нагруженном оружием. Рабочие вооружаются, и он во главе их двигается на Петербург» ^[25] .

Циллиакус вручил Гапону 50 тысяч франков ^[27] и отдал ему свою яхту, на которой тот пустился в плавание через Балтийское море ^[66] . Предварительно Гапон встретился с В. И. Лениным и договорился, что большая часть оружия будет передана большевикам, у которых к этому времени была хорошая боевая организация ^[70] . Посредником между Гапоном и большевиками должен был выступить Максим Горький, который с этой целью выехал из Петербурга в Финляндию ^[66] . В конце августа Гапон пересёк Балтийское море и прибыл в Финляндию, где укрывался от полиции деятелями Партии активного сопротивления . У берегов Финляндии бот , на котором плыл Гапон, пошёл ко дну, и он спасся только благодаря физической силе и ловкости ^[23] . Вскоре, однако, пришло известие, что пароход «Джон Графтон» сел на мель в Финском заливе и большая часть оружия досталась полиции. По убеждению Циллиакуса, виновником неудачи был Азеф , который принимал в предприятии активное участие и знал все подробности дела ^[70] .

В сентябре 1905 года в Гельсингфорсе под председательством Гапона состоялся нелегальный съезд «Российского Рабочего Союза». На съезде был избран центральный комитет «Рабочего Союза» и принято решение об издании собственной газеты. В центральный комитет вошли рабочие А. Е. Карелин , Н. М. Варнашёв , Д. В. Кузин, Н. П. Петров и М. Белорусс. Редакторство газеты было предложено литератору В. А. Поссе , а сам Гапон был избран представителем «Союза» с мандатом «вождя русского рабочего народа» ^[66] . В это время у Гапона сложился грандиозный план — объединить всех рабочих и крестьян России посредством сети потребительских кооперативов . Однако план расстроился из-за обстоятельств, помешавших получению денежной суммы от английских тред-юнионов ^[23] .

К осени 1905 года резко ухудшились отношения Гапона с революционными партиями. Попытка Гапона создать «Рабочий Союз» на внепартийной основе вызывала тревогу у революционеров, опасавшихся утратить влияние на рабочие массы. Идеология гапоновского «Союза» строилась на лозунге «рабочие для рабочих» и на недоверии к партийной интеллигенции ^[65] . С точки зрения партийных революционеров, такая политика Гапона рассматривалась как авантюризм и демагогия , и в ней видели попытку расколоть революционное движение. Такое отношение к гапоновскому движению разделялось как социал-демократами, так и эсерами. Чтобы отвратить Гапона от своей затеи, большевики пытались оказать на него воздействие с помощью Максима Горького. В августе 1905 года по просьбе ЦК РСДРП Горьким было написано на имя Гапона письмо, переданное ему через Ленина ^[65] . В письме Горький осуждал попытку создать самостоятельную рабочую партию, разъединённую с интеллигенцией, и уподоблял такое разъединение «отделению духа от плоти, разума от чувств, тела от головы». Горький убеждал Гапона не идти на поводу у «либеральной буржуазии» и объединиться с социал-демократией, в руках которой «горит светоч разума» ^[65] . Гапон, со своей стороны, не отказался от этого предложения и в ответном письме в ЦК РСДРП выразил готовность работать в тесном сотрудничестве с социал-демократической партией, но в качестве условия такого сотрудничества ставил объединение фракций большевиков и меньшевиков ^[29] . Ответа на это письмо не последовало, и с этого момента все отношения Гапона с социал-демократами прекратились.

Отношения Гапона с эсерами также порвались в сентябре 1905 года на почве соперничества за влияние на рабочие массы. Создавая «Рабочий Союз», Гапон вербовал в него сторонников из числа как партийных, так и беспартийных революционеров. Летом 1905 года в Женеву прибыл лидер восстания на броненосце «Потёмкин» матрос Афанасий Матюшенко . И Гапон, и эсеры усердно пытались завербовать Матюшенко в свою организацию, и между ними развернулась конкурентная борьба ^[71] . В этой борьбе обе стороны прибегли к враждебным приёмам. Гапон настраивал Матюшенко против эсеров, уверяя его, что партийные революционеры — это интеллигенты, которые хотят сесть на шею народа. Вернувшись из Финляндии, Гапон рассказывал ему о своих революционных делах, причём выдавал всё предприятие с «Джоном Графтоном» за своё единоличное дело ^[71] . Узнав об этом, эсеры не остались в долгу и обвинили Гапона во лжи, отмечая, что всё предприятие с «Джоном Графтоном» было организовано ими, а Гапон обманным путём выдал это за своё дело ^[53] . Савинков вспоминал, что спустя несколько дней после разговора с Матюшенко он встретил Гапона и прямо обозвал его лжецом, на что Гапон ответил неопределённой угрозой ^[71] . По версии же Гапона, угроза исходила от Савинкова: Гапон назвал его «сволочью», на что последний ответил: «Попомнишь меня» ^[22] .

Октябрьский манифест и возвращение в Россию

17 октября 1905 года императором Николаем II был издан Высочайший Манифест , даровавший жителям России гражданские свободы . Одной из свобод, дарованных Манифестом 17 октября, была свобода собраний . У бывших членов « Собрания русских фабрично-заводских рабочих г. Санкт-Петербурга » явилось желание восстановить свою организацию и получить компенсацию за убытки, понесённые при закрытии отделов «Собрания» после 9 января ^[22] . Иск о возмещении убытков был подан ещё весной 1905 года, и тогда же их размер был определён в 30 тысяч рублей ^[30] . В конце октября 1905 года депутация рабочих во главе с Н. М. Варнашёвым явилась на приём к председателю Совета министров графу С. Ю. Витте . Рабочие просили открыть отделы «Собрания», возместить убытки и амнистировать живущего за границей Гапона. Витте поручил рабочим подать ходатайство об открытии отделов в установленном порядке, но амнистировать Гапона наотрез отказался ^[23] . Власти опасались, что Гапон устроит «новое 9 января», и поэтому отказывали ему в законной амнистии, под которую подпадали все участники январских событий. Впоследствии депутация от рабочих ходила на приём к министру торговли В. И. Тимирязеву и его заместителю М. М. Фёдорову . Оба министра отнеслись к просьбе рабочих с большим сочувствием и обещали содействовать в открытии отделов и возмещении убытков. Тимирязев также обещал похлопотать об амнистии Гапона ^[23] .

Живя за границей, Гапон тосковал и стремился вернуться в Россию. «Тяжко здесь, душно, душа простора ищет», — говорил Гапон и ожидал того дня, когда он снова выйдет к рабочим и скажет: «Вот, я опять с вами». После Манифеста 17 октября Гапон стал получать письма от рабочих, настойчиво призывавших его вернуться в Россию и возглавить открывающиеся отделы «Собрания» ^[8] . Однако отказ правительства амнистировать Гапона задерживал его отъезд. Тогда он решил вернуться в Россию нелегально, под чужим паспортом. «Я всё поставлю на карту, — говорил Гапон перед отъездом, — без отделов я, как рыба без воды. Там меня понимают, там мы говорим на одном языке, который непонятен партийным людям, отуманенным отвлечёнными теориями» ^[8] . По словам эмигранта М. И. Сизова, в это время у Гапона сложился какой-то новый план действий, ещё более сложный, чем до 9 января. «Все средства хороши… Цель оправдывает средства… — говорил Гапон Сизову. — А цель у меня святая — вывести страждущий народ из тупика и избавить рабочих от гнёта» ^[8] . На вопрос эсера С. А. Ан-ского, с кем же он теперь пойдёт в России, Гапон отвечал: «Не знаю, не знаю! Там на месте посмотрю!.. Попробую идти с Богом, с Богом… А не удастся с Богом, пойду с чёртом… А своего добьюсь!..» ^[25] . Накануне отъезда Гапон подробно расспрашивал знакомых, кто и как захватывал власть во время французских революций . В конце октября или начале ноября 1905 года Гапон нелегально выехал в Россию, унося с собой бунтарские замыслы ^[8] .

В ноябре 1905 года Гапон возвратился в Россию и поселился в Петербурге на нелегальной квартире. Восстановив связи с рабочими, Гапон принялся хлопотать о своей амнистии и открытии отделов «Собрания». По инициативе Гапона к делу были подключены журналисты — А. И. Матюшенский и другие, которые ходили с просьбой об открытии отделов к разным чиновникам и министрам. Вскоре слухи о приезде Гапона дошли до графа Витте. Узнав, что Гапон в Петербурге, Витте, по его словам, очень удивился и велел немедленно выслать его за границу, заявив, что в противном случае он будет арестован и судим за 9 января. «Может быть, — вспоминал Витте, — тогда было бы правильнее его арестовать и судить, но ввиду того, что тогда все рабочие были в экстазе и Гапон пользовался ещё между ними большой популярностью, я не хотел сейчас после 17 октября и амнистии усложнять положение вещей» ^[72] . Для переговоров к Гапону был послан бывший чиновник особых поручений при министерстве внутренних дел И. Ф. Манасевич-Мануйлов . По словам Мануйлова, граф Витте призвал его и заявил ему, что «необходимо достичь отъезда из Петербурга опасного политического авантюриста, который (дело было в разгар третьей забастовки) может послужить хорошим вожаком для рабочих» ^[73] . Граф дал Мануйлову адрес Гапона, и тот вечером отправился к нему на квартиру. После долгих часов переговоров Мануйлову удалось убедить Гапона покинуть Россию. На расходы по выезду граф дал Гапону тысячу рублей из личных сбережений, и в конце ноября Гапон выехал из России в районе Вержболова .

Результатом переговоров между Гапоном и Витте явилось заключённое ими соглашение. В соответствии с соглашением, Витте обязался добиться возобновления деятельности закрытых отделов «Собрания», возместить убытки, причинённые «Собранию» их закрытием, и добиться легализации Гапона с дозволением ему вернуться к участию в делах «Собрания» ^[74] . Гапон, со своей стороны, обязался выехать за границу и не возвращаться в Россию в течение 6 недель, то есть до 9 января следующего года. Гапон также обязался вести среди рабочих агитацию против вооружённого восстания и против влияния революционных партий. С этой целью графом Витте была составлена программа воззвания Гапона к рабочим, в котором содержались следующие положения: необходимость приостановиться на пути освободительных стремлений с целью удержать за собой и закрепить занятые позиции; присоединение к началам, возвещённым в Манифесте 17 октября, и требование созыва Государственной Думы ; отрицание насильственных способов действия ^[74] . В соответствии с этой программой Гапоном было составлено воззвание, которое было доставлено к графу Витте и распечатано в Петербурге в типографии Леснера в большом количестве экземпляров. На распространение воззвания в рабочей среде помощникам Гапона по требованию Витте было выделено более 2 тысяч рублей из секретных сумм Департамента полиции ^[74] . В своём воззвании Гапон, в частности, призывал рабочих не увлекаться теориями немецкого экономиста К. Маркса и «иметь свой критический разум» ^[75] .

В октябре 1905 года в Петербурге образовался Петербургский совет рабочих депутатов , который призывал рабочих к вооружённому восстанию. Главную роль в Совете рабочих депутатов играли социал-демократы. Замысел Витте состоял в том, чтобы использовать Гапона и его рабочих для борьбы с Советом рабочих депутатов ^[74] . Замысел же Гапона состоял в том, чтобы использовать Витте для возрождения своего «Собрания» и объединения вокруг него рабочих масс. Во имя этой цели Гапон решил пожертвовать своей революционной репутацией и встал на путь открытого противостояния с революционными партиями.

21 ноября 1905 года в Соляном Городке состоялся объединённый учредительный съезд бывших 11-ти отделов «Собрания русских фабрично-заводских рабочих г. Санкт-Петербурга». На съезд собралось около 4000 рабочих, каждый из которых был представителем своего «пятка», что в общей сложности составляло около 20 000 человек ^[10] . На съезде было принято постановление о возобновлении работы «Собрания» и избрано новое правление во главе с рабочим Н. М. Варнашёвым. На съезд явилось множество представителей революционных партий, включая большевиков, меньшевиков и эсеров, и глава Петербургского Совета рабочих депутатов Г. С. Хрусталёв-Носарь ^[22] . Постепенно съезд превратился в митинг. Партийные ораторы всеми силами старались сорвать намеченную организацию, выступая с критическими речами. «В этот день, — писал журналист Н. Симбирский, — невидимая рука Гапона вырвала из рук партии социал-демократов целую армию организованных и сознательных рабочих в 20 тысяч человек, которая за собою могла увлечь ещё вчетверо больше. И потому со стороны людей партий пускались в ход все средства» ^[10] .

В конце ноября Гапон встречался с эсером П. М. Рутенбергом и обсуждал с ним перспективы своего «Собрания». Рутенберг, по его словам, заявил Гапону, что если он имеет в виду интересы рабочих, то должен превратить «Собрание» в площадку для деятельности партийных агитаторов. Если же он имеет в виду свои личные интересы, то использует доверие к себе рабочей массы, как демагог . В этом случае, заверил Рутенберг, ему не удастся достичь своей цели, «так как социалистические партии достаточно сильны и организационно и идейно, чтобы уничтожить его при первой же подобной попытке» ^[27] . Дальнейшая деятельность и выступления Гапона убедили Рутенберга в том, что он пошёл по пути демагога. В декабре 1905 года на заседании исполкома Совета рабочих депутатов Рутенберг высказался за борьбу с «гапоновщиной» как с демагогией ^[27] .

Выехав за границу, Гапон начал давать многочисленные интервью, в которых хвалил политику Витте и критиковал тактику революционеров. На иностранных журналистов Гапон производил впечатление убеждённого сторонника графа Витте ^[10] . О тактике революционных партий Гапон говорил, что они толкают рабочий народ в пропасть, агитируя его за вооружённое восстание, к которому народ не готов ни технически, ни морально. По утверждению Гапона, он изучил соотношение сил и понял, что преждевременное вооружённое восстание вызовет жестокие репрессии и приведёт к торжеству реакционных сил. Поэтому он призывал пролетариат избегать ненужного пролития крови, удерживать завоёванные позиции и требовать от правительства выполнения программы, намеченной Манифестом 17 октября. В письме во французскую газету « Юманите » Гапон писал: «Всякий униженный и обездоленный народ, в том числе и великий русский, может и должен быть готов к освобождению из-под ярма насилия и произвола; но не всегда тот или иной народ, униженный и оскорблённый в среде богатых и сильных, может быть готовым сбросить с себя петлю немедленным вооружённым восстанием» ^[10] .

А в письме в американскую газету « New York Herald » он заявлял ещё определённее: « Пролетариат своим неуместным вооружённым восстанием в данное время может привести к страшно убийственной гражданской войне, которая зальёт братской кровью улицы, города и поля моей родины, разорит вконец страну, надолго ослабит пролетариат и, главное, вызовет реакцию и, пожалуй, военную диктатуру. Одним словом, вооружённое восстание в России в данное время есть тактическое безумие » ^[10] . На возражение журналистов, что он ставит себя в оппозицию всему революционному движению, Гапон отвечал: « Во всяком случае, я полон решимости и энергии действовать согласно своему внутреннему убеждению и не боюсь прослыть изменником народному благу. Пусть за меня само дело свидетельствует. Все же инсинуации, которые начнут, без сомнения, распространяться относительно меня лицемерами-недоброжелателями, заранее заявляю — буду презирать, как презирал и до 9 января » ^[10] .

Проживая во Франции, Гапон встречался с известными писателями и общественными деятелями А. Франсом , О. Мирбо , М. Бертло , Надаром , Ж. Жоресом , Ж. Лонге и другими. На них он произвёл хорошее впечатление, но все они говорили, что он хочет остановить движение , а это не под силу одному человеку ^[76] . Гапон также изучал французское синдикальное движение и договорился с французскими синдикалистами об издании для русских рабочих брошюры по рабочему вопросу ^[10] .

После выезда Гапона из России граф Витте начал выполнять свою часть соглашения. 26 ноября 1905 года по требованию Витте министром внутренних дел было разрешено открыть отделы «Собрания» и выдать им конфискованное имущество ^[19] . 2 декабря председателю правления Варнашёву было выдано удостоверение о разрешении открыть все 11 отделов «Собрания». Первыми открылись Петербургский и Невский отделы, однако открытие остальных задерживалось по распоряжению петербургского градоначальника ^[74] . Одновременно по распоряжению Витте началась выдача денег, обещанных руководству «Собрания» в счёт возмещения убытков. В ноябре-декабре 1905 года уполномоченный по делам «Собрания» журналист А. И. Матюшенский в несколько приёмов получил от министра торговли В. И. Тимирязева 30 тысяч рублей ^[77] . Положив деньги на свой счёт в банке, Матюшенский начал выдавать их рабочим по мелочам, причём о точной сумме денег не было известно никому из рабочих. Выдав рабочим около 7 тысяч рублей, Матюшенский в конце декабря неожиданно скрылся с 23 тысячами рублей ^[74] .

31 декабря 1905 года состоялся экстренный съезд руководителей «Собрания» в Териоках . Накануне Гапон нелегально прибыл в Финляндию и созвал на съезд представителей от всех отделов «Собрания» — по 10 человек от каждого отдела. Всего съехалось около 80 человек. На съезде Гапон выступил с исповедью за весь прошедший год, рассказал о своих попытках объединить революционные партии и поднять вооружённое восстание. В конце речи Гапон заявил, что погорячился, призывая рабочих к восстанию, что теперь считает это утопией и теперь необходимо удержать за собой завоёванное. «Убеждён, что если мы так поступим, то много выиграем», — заключил Гапон ^[23] . После выступления Гапона был поднят вопрос о его статусе в организации. Часть рабочих называла его диктатором и выступала против диктаторства Гапона. После жарких прений Гапон вышел на середину и спросил: «Товарищи, я вижу, у вас многие сомневаются во мне и говорят о диктаторстве моём. Разве я был у вас диктатором?». Послышались голоса: «Нет, не был». — «А если нет, то я у вас и не прошу большего, дайте мне только прежние полномочия». Вопрос был поставлен на голосование, и большинством голосов Гапон был вновь избран руководителем «Собрания» ^[23] .

Закрытие «Собрания» и газетная травля

К началу 1906 года положение с гапоновским «Собранием» резко изменилось. В декабре 1905 года в Москве по инициативе Совета рабочих депутатов произошло Декабрьское вооружённое восстание , которое было жестоко подавлено властями. Успешное подавление восстания и ликвидация Петербургского совета рабочих депутатов привели к укреплению позиций «силового блока» в правительстве во главе с министром внутренних дел П. Н. Дурново . В начале января 1906 года Дурново был утверждён в должности министра внутренних дел и стал фактически главным человеком в правительстве, а позиции Витте начали ослабевать ^[20] . Это немедленно сказалось на отношении правительства к гапоновскому «Собранию». По распоряжению Дурново петербургский градоначальник В. Ф. фон дер Лауниц запретил устраивать собрания в гапоновских отделах, мотивируя это тем, что они могут быть использованы для пропаганды революционных идей ^[19] . В докладной записке на имя министра внутренних дел в феврале 1906 года фон дер Лауниц писал: «Допуская организацию рабочих союзов, и притом ещё на такой исторически-скомпрометированной почве, как гапоновские отделы, правительство тем самым организует сплочённость рабочей массы, за направление коей даже и в ближайшем будущем нельзя поручиться» ^[19] .

В январе 1906 года по решению Дурново контакты с Гапоном были возложены на вице-директора Департамента полиции П. И. Рачковского ^[74] . При встрече с Гапоном Рачковский заявил, что дело с открытием отделов обстоит туго и министр Дурново опасается, что Гапон устроит «новое 9 января». Гапон попытался заверить Рачковского, что его взгляды на рабочее движение изменились и теперь он имеет в виду только мирное профессиональное движение. Рачковский предложил ему написать на имя министра письмо с изложением своих взглядов, сказав, что без такого письма об открытии отделов не может быть и речи ^[27] . В конце января Гапон написал на имя Дурново письмо, известное под названием «покаянного письма» Гапона ^[78] . В своём письме он, в частности, писал:

…9 января — роковое недоразумение. В этом, во всяком случае, не общество виновато со мной во главе… Я действительно с наивной верой шёл к царю за правдой, и фраза: «ценой нашей собственной жизни гарантируем неприкосновенность личности государя» не была пустой фразой. Но если для меня и для моих верных товарищей особа государя была и есть священна, то благо русского народа для нас дороже всего. Вот почему я, уже зная накануне 9, что будут стрелять, пошёл в передних рядах, во главе, под пули и штыки солдатские, чтобы своею кровью засвидетельствовать истину — именно неотложность обновления России на началах правды.

— Г. А. Гапон. Письмо министру внутренних дел // Красный архив. — М.-Л.: 1925. — № 2 (9). — С. 296.

По словам Рачковского, когда письмо было доставлено министру, Дурново, дойдя до фразы о «благе русского народа», рассвирепел и швырнул от себя бумагу ^[27] . Рачковскому было поручено потребовать от Гапона более веских доказательств его лояльности. При следующей встрече Рачковский предложил Гапону открыто перейти на службу правительству и занять должность в Департаменте полиции. Взамен ему обещались большие оклады, гражданские чины, полная легализация и открытие отделов «Собрания» ^[27] . Однако Гапон отказался. В беседе с журналистом Симбирским он говорил: «Меня усиленно зовут на службу, обещают крупное место и большие деньги, но я не пойду, хотя бы мне сулили груды золота» ^[10] .

В конце февраля 1906 года министром Дурново был написан всеподданнейший доклад на имя императора, в котором говорилось о нежелательности какого-либо легального рабочего движения в России и воспроизводились все доводы, приведённые в записке градоначальника фон дер Лауница. В том же докладе сообщались подробные сведения о контактах Гапона с графом Витте и получении Гапоном от Витте 30 тысяч рублей ^[74] . В январе-феврале Витте ещё пытался бороться за открытие отделов, предлагая заменить Гапона на посту руководителя инженером Н. А. Демчинским. Однако после доклада Дурново дело было окончательно проиграно, и в марте 1906 года отделы были окончательно закрыты ^[19] .

In early 1906, a large-scale campaign began in the press against Gapon and his entourage. The impetus to the beginning of the campaign was a letter from former associate Gapon worker N. Petrov. On February 8, Petrov published a letter in the Rus newspaper, in which he disclosed information about Gapon’s receipt of 30 thousand rubles from the Witte government ^[79] . The publication caused a scandal in society and in the Gaponovskaya Assembly. The leadership of the "Assembly" issued a statement that the money was taken with the knowledge of the board and was intended to compensate for the losses suffered by the "Assembly" at the close of its departments in January 1905. Petrov himself was accused of violating the oath and betraying the interests of the workers ^[79] . According to some information, the indignant Gapon instructed the worker P. Cheremukhin to kill Petrov, as a traitor, and handed him his revolver for this ^[27] . However, Cheremukhin shot himself at a meeting of the “Assembly” leadership. In the future, a group of workers headed by F. Yaslauh took over the mission to kill Petrova. “What a matter for us that Gapon took the money,” reasoned Yaslauh. “Let him take more from the government, we believe him and we will believe, and we will die for Gapon ... We will also go as we went on January 9th and conquer everything we need” ^[79] .

Meanwhile, numerous publications began to appear in the newspapers in which Gapon and the leadership of the “Assembly” were accused of betrayal and corruption. Newspapers in every way played up the story with Witte's money and compared 30 thousand rubles with 30 silver coins . In a short time, the campaign against Gapon took the form of uniform harassment ^[10] . Newspapers blamed Gapon for moral and political sins, called him a provocateur, and intruded on his personal life. Gapon himself believed that the rumors compromising him were being dissolved by the guard department ^[80] . Subsequently, the head of the Petersburg security department , A.V. Gerasimov, admitted that he had instructed his agents to collect personal information about Gapon ^[15] . Soon the campaign went beyond the newspaper. Anti-Gapon pamphlets began to be issued in large editions in the form of individual brochures. The campaign was attended by representatives of all political trends, ranging from the Social Democrats ^[81] and ending with the Black Hundreds ^[82] . Gapon’s connection to the Witte government, equally hated by both left and right parties, made him an odious figure. According to some reports, plans for the physical elimination of Gapon were discussed not only in revolutionary circles, but also in the Black Hundred circles ^[83] . Fearing an assassination attempt, Gapon surrounded himself with bodyguards ^[84] and moved around the city with a loaded revolver ^[85] .

Being in a desperate situation, Gapon began to make attempts to save his reputation. Defending himself against the charges, he turned to the newspapers with an open letter, in which he demanded a public court. In a letter published in the newspaper Rus, Gapon denied the rumors about his political life and addressed the accusers with the question: “Didn’t you know that before January 9 I visited all the nests of the old bureaucracy - and what? Did this closeness of relations prevent me from leading the workers' organizations against the shackles of Russian life? After January 9, didn't you bring me up to the top of the Russian revolutionary movement? Why do you think now that, having talked with the representatives of Count Witte, I will change my duty and public service? .. ” . “And then you will see,” he concluded, “that Georgy Gapon, the trimmed priest, who was cast out of dignity, loves his fatherland to the last drop of blood and will die a faithful guard of the Russian liberation movement in the working masses in his old post near the workers' organizations” ^[80] . At the same time, Gapon was negotiating the publication of his working paper, which was supposed to be called "Our Voice" ^[86] .

Through the mediation of the journalist V. M. Gribovsky, Gapon managed to obtain consent to participate in a public court from a number of prominent political figures. The court was to include P. N. Milyukov , S. N. Prokopovich , V. V. Svyatlovsky , V. I. Dobrovolsky, N. I. Iordansky, and Gribovsky himself ^[84] . Milyukov said that he felt sorry for Gapon and he would be glad if he could manage to justify himself.

Gapon promised to provide the court with documents highlighting his relations with Witte and other aspects of his activities. “When they are published, many will not be good,” Gapon assured and called one big name ^[87] , which is closely connected with the adoption of the Manifesto on October 17. Attaching great importance to these documents, Gapon agreed with attorney S.P. Margolin that they should be published even in the event of his death. Gapon spoke of his imminent death as something very likely ^[84] . The public trial of Gapon did not take place because of his murder. After Gapon’s murder, lawyer Margolin went to Europe to publish his documents, but suddenly died of stomach pains on the way, and Gapon’s documents disappeared without a trace ^[84] .

March 28, 1906 George Gapon left St. Petersburg by the Finnish railway and did not return back. According to the workers, he went to a business meeting with a representative of the Social Revolutionary Party ^[88] . When he left, Gapon did not take any things or weapons with him, and promised to return by evening. The workers were worried if any trouble had happened to him ^[34] . In the middle of April, there were reports in the newspapers that Gapon was killed by a member of the Social Revolutionary Party Peter Rutenberg ^[89] . It was reported that Gapon was strangled with a rope and his body was hanging on one of the empty summer houses near St. Petersburg. Messages were confirmed literally. On April 30, at the Zherzhinskaya dacha in Ozerki , the body of a murdered man was found, in all indications similar to Gapon. The workers of the Gapon organizations confirmed that the dead was Georgi Gapon ^[90] . An autopsy revealed that death was strangled . According to preliminary data, Gapon was invited to a dacha by a well-known person, was attacked by a group of people, was strangled with a rope and hung from a hook hooked into a wall ^[91] . About 3-4 people took part in the murder. The person who hired the dacha was identified by a janitor from a photograph. It turned out to be an engineer, Peter Rutenberg ^[92] .

G.A. Gapon was buried in the Uspensky (now Northern) cemetery of St. Petersburg ^[93] .

Appearance and personal charm

According to contemporaries, Gapon had a bright, beautiful and memorable appearance. People who saw him once recognized him unmistakably many years later. Gapon had a southern face with dark skin, a large nose, pitch black hair, a raven-colored beard and black eyes ^[6] . According to various estimates, he looked like a gypsy ^[30] , a representative of mountain races, a southern Italian, a Jew or an Armenian ^[25] . In the priest's cassock, with long curly hair and a beard, he made a particularly strong impression. Some have noted that he looks like Christ . A special impression on his contemporaries produced his eyes. Gapon had a magnetic gaze that was difficult to bear, he could look at his interlocutor for hours without stopping. According to the testimony of A. E. Karelin , Gapon’s eyes “accurately looked into the soul, into the very depth of the soul, they woke the human conscience” ^[22] . Gapon knew the power of his eyes and, if necessary, used it. He was of medium height, had a slender, thin, almost feminine physique, poor health ^[30] , while possessing great physical strength ^[6] . Distinguished by extreme mobility, never sat on the spot, had a nervous, impulsive movements. “Activity and mobility in any direction were a characteristic feature of Gapon’s own nature,” recalled A. Filippov ^[47] .

Many noted great personal charm, sociability, ability to make relationships and influence people. Gapon easily entered into the confidence of strangers and found a common language with them. Without knowing a single foreign language, he could communicate with people of any nationality ^[25] . He was also a good actor and knew how to make an emotional impression on his interlocutor. “At the meeting with him for the first time, Gapon made, if he needed, the best impression, and on women — charming,” recalled I. I. Pavlov ^[30] . According to L. G. Deutsch , at first glance he gave the impression of a cruel, dry, and suspicious person. “But his pretty smile appearing in the conversation on his face drastically changed the impression: then it seemed that you were talking to a person quite sincere and unsophisticated” ^[9] . On the workers of his charm acted particularly strongly. Among them, he quickly won the general sympathies, especially among the so-called “mass-media”, who trusted the people in whom they felt one of their own. Gapon bribed the workers with ease of treatment, democracy and willingness to help anyone who needed advice or money ^[14] . The workers' souls did not want to see him, and if someone from the party agitators tried to come out with personal attacks against the priest, they could beat him decently ^[94] .

Strong-willed and leadership qualities

According to numerous testimonies, Gapon had a strong will , great energy and a furious temperament . Thus, according to Maria Vilbushevich , Gapon had a “strong as flint character” ^[92] , and N. Simbirsky wrote: “This person has a steel will — she bends, but does not break” ^[10] . People communicating with a former priest abroad also wrote about strong will, perseverance and energy ^{[25] [95]} . Finnish revolutionaries called him “a fiery man” ^[66] . From an early age, Gapon was distinguished by his stubbornness and perseverance in achieving goals . At times, these qualities turned into stubbornness, insolence, and arrogance. To achieve his goals, he was not afraid to resort to threats, pressure and blackmail . This constantly led him to conflicts with others. Finishing the seminary, Gapon told the teacher that if he did not give him a good grade needed to enter the university, he would destroy himself and him ^[5] . He said to the factory inspector Chizhov that if he did not meet the requirements, he would send 6,000 workers against him to kill him ^[36] . In a petition to the king, Gapon wrote that if the king did not come out and did not accept the workers' petition, they would die here in the square in front of his palace. And at meetings he demanded that the workers swear that they would die. Living abroad, I set myself the goal of bringing all the parties to an agreement and uniting them for an armed uprising. “We must take them by the bows and bring them together,” he said ^[25] . When the Social Democrats refused to enter into the agreement, they began to threaten them, which would turn the workers against them ^[9] .

There was no flexibility or ability to compromise in the character of Gapon. Having made a decision, he did not calm down until he forced others to agree with his opinion. When he was in the minority when discussing a certain issue in the workers' Assembly, he declared: “Although you are the majority, I don’t want to, and I will not allow it, because all this has been created by me. I am a practical person and I know more than you, and you are fantasy ” ^[23] . Because of this behavior, some accused him of dictatorship. “The worker was only allowed to be a blind instrument in the hands of Gapon, and the workers' amateur activities that Gapon shouted about remained empty only in sound,” wrote the worker N. Petrov ^[79] . Possessing such a character, Gapon was unable to cooperate with other people as equals. N. Simbirsky wrote that Gapon did not tolerate contradictions, and would never tolerate a person of equal strength with him ^[10] . And according to V. M. Chernov , he could imagine any organization only as a superstructure over one omnipotent personal influence. “He had to stand alone in the center, one to know everything, one to concentrate in his hands all the threads of the organization and pull them tightly tied to them as they please and when they want” ^[53] . Joining the party of Social Revolutionaries, Gapon tried to subordinate her to his influence, and, not having achieved success in this, broke off relations with them.

With all this, Gapon had the innate talent of a leader . He knew how to influence people, to subordinate them to his will and to lead. S. A. An-sky wrote: “That Gapon had a huge, irresistible influence on the workers, which did not stop, in part, even after all his incomprehensible antics, when he returned to Russia, is beyond doubt. They followed him blindly, without reasoning; At his first word, thousands and tens of thousands of workers were ready to die. He knew this well, took it for granted and demanded the same attitude towards himself and from the intelligentsia. And it is striking that some intellectuals, old immigrants, experienced revolutionaries, people who are not at all inclined to hobbies, completely fell under his influence ” ^[25] . According to N. Petrov, Gapon really could subdue a man of his power, especially a passionate, ardent nature. “The women who lived abroad were the most fanatical in Gapon. Some traveled from Geneva to London, hardly searched for him there and offered him their services for everything. Among women, he acted especially successfully, fascinated them with Judith’s example and so fascinated that ardent heads threw themselves at everything ” ^[23] . And V. A. Posse recalled that Gapon was characterized by the ease with which he gave instructions to unfamiliar people, and the power of suggestion with which he temporarily subordinated them to his will ^[66] . Breaking all ties with the revolutionary parties, Gapon surrounded himself with a small number of followers who fanatically believed in him. “They were absolutely obedient and blind implements in his hands and adored him endlessly,” V. M. Chernov recalled. “He knew how to enslave and chain them to him with indestructible fetters” ^[53] .

Intellectual and oratorical qualities

According to the general opinion, Gapon was clever, intelligent and possessed a great deal of common sense ^[76] . At the same time, he had not a theoretical , but a purely practical mindset. He had no interest in abstract theoretical knowledge. The sciences studied in the Theological Academy seemed to him a dead scholasticism , and he called the party intellectuals Talmudists , who filled their heads with someone else's mind. Gapon did not like to read books, obviously, considering it to be a waste of time, and preferred to turn to knowledgeable people for necessary knowledge. According to L. G. Deutch, before his arrival abroad, he hardly read at least one book on political issues ^[9] , and V. M. Chernov directly stated that Gapon and the book were something incompatible ^[53] . With such an attitude to theoretical knowledge, Gapon impressed the educated people with a dark and ignorant person. While he lived in Russia and rotated among the workers, it was not so conspicuous. Menshevik S.I. Somov noted that Gapon was “a little spoiled” by superfluous knowledge and information, and in terms of his mental level he was hardly above the developed workers. “This circumstance brought him closer to the masses, the psychology of which he completely penetrated: he understood the workers perfectly well, just like they did” ^[43] . But, being abroad, among the party intellectuals, he immediately found himself in an alien environment. Here his ignorance and lack of education were conspicuous and mocking.

The representative of the Bund after the meeting with Gapon wrote: “He is a completely uneducated man, ignorant, not understanding the issues of party life. He speaks with a strong Little Russian accent and poorly expresses his thoughts, has great difficulty when confronted with foreign words ... Turning away from the masses and falling into a specifically intellectual environment unusual for himself, he embarked on the path of undoubted adventurism ” ^[34] . Particularly irritating to party intellectuals was that he did not understand at all the party programs and dogmatic differences, to which they attached paramount importance ^[95] . “Gapon had a rather vague and superficial idea about the program of the party and its theoretical foundations,” wrote An-sky. “He not only didn’t know anything of this, but in the depths of his soul he was absolutely not interested in this, he did not seek to understand matters that seemed to him superfluous and unnecessary for the revolution” ^[25] . Познакомившись с Гапоном, Г. В. Плеханов , В. И. Ленин и другие партийные лидеры настоятельно советовали ему «поучиться», но он совершенно не следовал их советам. Неудивительно, что партийные деятели быстро разочаровались в Гапоне, а сам он, чувствуя себя за границей не в своей тарелке, стал стремиться в Россию, к своим рабочим, с которыми говорил на одном языке ^[8] .

Не будучи интеллектуалом, Гапон в то же время обладал незаурядным ораторским талантом, а некоторые считают, что он был одним из лучших ораторов своей эпохи ^[96] . Б. В. Савинков утверждал, что у него было «бьющее в глаза ораторское дарование» ^[71] . Большевик Д. Д. Гиммер поражался «громадным демагогическим талантом» Гапона ^[44] , а французский журналист Э. Авенар писал, что он обладает «даром народного, всепобеждающего красноречия» ^[97] . Особенностью ораторского таланта Гапона было то, что он проявлялся только перед большой аудиторией . В узком кругу собеседников, особенно интеллигентов, он производил совершенно беспомощное впечатление. Так, Чернов вспоминал, что Гапон был малоинтересен как собеседник. «Он говорил отрывочно, путался, терялся. Когда он хотел вас в чём-нибудь убедить, он страшно повторялся, говорил одно и то же почти дословно, как будто хотел просто загипнотизировать вас этим настойчивым, однообразным повторением» ^[53] . По словам А. Филиппова, «он объяснялся так медленно и невразумительно, ища выражений и, по-видимому, не имея определённой мысли, что было скучно» ^[47] , а Ан-ский утверждал, что он буквально не умел связать двух слов ^[25] .

Зато на трибуне, перед большой аудиторией, Гапон буквально преображался и мог без запинки произносить длинные речи, производя сильное впечатление и приковывая к себе всеобщее внимание. Все свидетели отмечают способность Гапона овладевать аудиторией и держать её в напряжённом состоянии. Когда он выступал перед толпой, тысячи людей слушали, затаив дыхание, сохраняя полнейшую тишину и стараясь уловить каждое слово оратора ^[42] . Речи Гапона оказывали магическое действие на аудиторию. Не отличаясь богатством содержания, они воздействовали на эмоции людей. На выступлениях Гапона люди плакали, впадали в исступление, некоторые падали в обморок ^[98] . Наэлектризовав толпу, Гапон мог повести её, куда угодно. Журналист П. М. Пильский писал: «Не было более косноязычного человека, чем Гапон, когда он говорил в кругу немногих. С интеллигентами он говорить не умел совсем. Слова вязли, мысли путались, язык был чужой и смешной. Но никогда я ещё не слышал такого истинно блещущего, волнующегося, красивого, нежданного, горевшего оратора, оратора-князя, оратора-бога, оратора-музыки, как он, в те немногие минуты, когда он выступал пред тысячной аудиторией завороженных, возбуждённых, околдованных людей-детей, которыми становились они под покоряющим и негасимым обаянием гапоновских речей. И, весь приподнятый этим общим возбуждением, и этой верой, и этим общим, будто молитвенным, настроением, преображался и сам Гапон» ^[99] .

Современники по-разному объясняли секрет ораторского таланта Гапона. Одни полагали, что Гапон, будучи выходцем из народа, говорил с ним на одном языке и поэтому был ему так близок, так понятен и так обаятелен ^[43] . Другие считали, что, выступая перед толпой, Гапон умел ловить и отражать мысли, чувства и настроения самой толпы, подчиняясь ей и служа её рупором ^[41] . Сам же Гапон был уверен, что сила его речей состоит в том, что его устами говорит Бог ^[98] .

Честолюбие и амбициозность

По общему мнению, главной чертой характера Гапона было огромное честолюбие . «Гапон — это безумный, неистовый честолюбец», — писал один из его критиков из числа социал-демократов ^[81] . А по словам П. М. Пильского, «в Гапоне жило дьявольское, огромное, почти нечеловеческое честолюбие, упрямое и огненное, неуступчивое и злое» ^[99] . С ранних лет Гапон был убеждён, что ему суждено сыграть большую роль в истории. Ещё будучи студентом Духовной академии, он любил повторять: «Я буду или великим человеком или каторжником» ^[12] . И. П. Ювачёв , встретивший Гапона в 1902 году, вспоминал: «Однажды, после горячей речи, он ударил рукою по столу и уверенно заявил: — Погодите! Узнают потом, кто такой Гапон!.. — Действительно, через три года узнали о нём не только русские, но и все народы, весь мир» ^[100] . В 1903 году, создавая рабочую организацию, Гапон говорил И. И. Павлову, что надеется достигнуть таких результатов, что история потом рассудит ^[30] . Став во главе рабочего «Собрания», он сознательно создавал культ своей личности , выставляя себя единственным защитником интересов трудового народа. Активисты «Собрания» распространяли среди рабочих его портреты и рассказывали, как он, сын крестьянина, с ранних лет стоит за простой народ ^[101] . «Один наш батюшка такой, а то все негодяи», — говорили рабочие ^[31] .

В дни январской забастовки 1905 года Гапон чувствовал себя кем-то вроде пророка или Мессии ^[102] , призванного вывести страждущий народ «из могилы бесправия, невежества и нищеты». Такое же мнение распространилось о нём и в народе ^[37] . В петиции 9 января и в своих письмах к царю он, подобно библейским пророкам , обращался к царю на «Ты» и угрожал, что, если тот не выйдет к рабочим, между ним и его народом порвётся нравственная связь. А. Филиппов писал: «Вероятно, как и Жанна д'Арк, он считал себя тайным избранником судьбы, и ему рисовалась упоительная картина шествия во главе масс по направлению к Зимнему Дворцу. Он видел осуществление обуревавших его мыслей — почувствовать благодарное пожатие руки Северного Властелина и услышать победное „ура“ десятков тысяч рабочих, за которыми полилась бы и интеллигенция» ^[47] . Однажды, уже за границей, у Гапона спросили, что бы он сделал, если бы царь принял петицию. «Я упал бы перед ним на колени и убедил бы его при мне же написать указ об амнистии всех политических. Мы бы вышли с царём на балкон, я прочёл бы народу указ. Всеобщее ликование. С этого момента я — первый советник царя и фактический правитель России. Начал бы строить Царствие Божие на земле. — Ну, а если бы царь не согласился? — Тогда было бы то же, что и при отказе принять делегацию. Всеобщее восстание, и я во главе его» ^[66] .

Прибыв за границу, Гапон поставил своей целью объединить все революционные партии для вооружённого восстания. Не сомневался, что будет единодушно признан вождём революции и все партии преклонят перед ним, как перед победителем, свои знамёна. В беседах с партийными деятелями выражал уверенность в близкой победе революции, в которой рассчитывал сыграть руководящую роль. Готовясь к революционному выступлению, брал уроки верховой езды, рассчитывая въехать в Россию на белом коне ^[98] . Однажды кто-то в шутку сказал: «Вот, постойте, восторжествует революция — и вы будете митрополитом». Гапон серьёзно ответил: «Что вы думаете, что вы думаете! Вот дайте только одержать победу — тогда увидите!» ^[25] Предводитель финской Красной гвардии , капитан Кок, как-то сказал: «Был у вас в России Гапон, теперь вам нужен Наполеон». На что Гапон так же серьёзно ответил: «Почём вы знаете, может, я буду Наполеоном» ^[27] . А в беседе с В. А. Поссе он говорил: «Чем династия Готторпов (Романовых) лучше династии Гапонов? Готторпы — династия гольштинская, Гапоны — хохлацкая. Пора в России быть мужицкому царю, а во мне течёт кровь чисто мужицкая, притом хохлацкая» ^[66] .

Непомерные амбиции Гапона и его притязания на первую роль в революции быстро оттолкнули от него представителей революционных партий. Партийные революционеры стали говорить, что он отводит своей персоне слишком большое место в революционном движении, не соответствующее его заслугам и способностям. Гапона стали упрекать в завышенном самомнении, называли «обнаглевшим попом». Некоторые прямо говорили о «горделивом помешательстве» и мании величия ^[53] . Все эти разговоры оскорбляли Гапона и били по его самолюбию. Вернувшись в Россию, он начал восстанавливать «Собрание русских фабрично-заводских рабочих», а в разговорах выражал уверенность, что рабочие массы пойдут за ним, а не за партийными революционерами. По некоторым данным, Гапон верил, что на роль народного вождя он избран Божественным Провидением . В автобиографии он писал, что Провидение могло избрать на эту роль и другого человека, но избрало именно его ^[3] . Незадолго до смерти в разговоре с одним журналистом Гапон говорил: «Я верю в свою звезду. Она у меня особенная… Есть люди, может быть, маленькие, может быть, ничтожные, на которых возложена миссия . Я такой маленький, а вот, может статься, я ещё что-нибудь сделаю» ^[83] . А своим рабочим он тогда же говорил: «И я докажу — мы ещё вместе сделаем великие дела» ^[84] .

Принцип «цель оправдывает средства»

Гапон сознательно придерживался принципа «цель оправдывает средства». Он искренне верил, что если его цель — великая и святая , то для её достижения все средства хороши . «Выстрадал я это собственной душой, это мои мысли, моя идея», — рассказывал он эмигранту М. И. Сизову ^[8] . А И. И. Павлов писал: «У него царила одна мысль — служения угнетённому люду, — об оценке же средств он не задумывался: тут для него ничего не было святого» ^[30] .

Одним из обычных средств Гапона была хитрость . По воспоминаниям С. Ан-ского, «это была особенная хитрость, коварная, лукавая, вероломная, и, в то же время, наивная по приёмам. Она проникала всё существо этого человека, отражалась в его глазах, сказывалась в манере говорить, в смехе, в движениях» ^[25] . В 1903 году, создавая свою рабочую организацию, в беседе с Павловым Гапон говорил: «Я увидел, что обыкновенными путями, то есть честными , ничего не поделаешь. По-моему, путь, то есть тактика наших революционных партий слишком прямолинейна, слишком прозрачна, так прозрачна, что сквозь неё всё видно, как на ладони. Правительство же в достижении своих целей совсем не церемонится и никакими средствами не брезгает… Силы далеко не равны, — их надо уравнять». По убеждению Павлова, Гапон, «фанатически преданный своей идее и в то же время бесцеремонный в средствах, хотя и не будучи последователем Игнатия Лойолы , решил воспользоваться опытом отцов-иезуитов…» ^[30] .

Оказавшись за границей после 9 января, Гапон и там продолжил свою политику хитрости. Пытаясь объединить революционные партии, решил прибегнуть к простому приёму: социал-демократам говорил, что полностью разделяет их программу, а эсерам — что во всём с ними согласен. Ведя переговоры с представителями Бунда, говорил, что они — единственные настоящие социал-демократы в России, действительные работники. «Его похвалы Бунду, на которые он не скупился, отдавали грубой лестью», — сообщал представитель этой организации ^[34] . Вступив в переговоры с анархо-социалистом В. Поссе , также соглашался со всеми его взглядами. «Вероятно, он соглашался также и с тем, кто находил мои взгляды утопическими или попросту вздорными», — писал Поссе ^[66] .

По словам С. Ан-ского, Гапон не стеснялся, когда ему казалось нужным, прибегать к самой грубой лжи и нисколько не смущался, когда его обличали. Когда его уличали в обмане, оправдывал свои действия тем, что это необходимо для рабочего дела. Однажды Гапона упрекнули в том, что он встречается с Лениным . «Да я его и в глаза не видал!» — ответил Гапон. Когда же один из присутствовавших заявил, что сам видел, как Ленин вчера вышел из его комнаты, рассмеялся и, хлопнув его рукой по колену, сказал: «Ничего! Виделся — значит, и надо!» ^[25] . Вернувшись после Манифеста 17 октября в Россию, Гапон и здесь попытался использовать хитрость. Но обмануть правительство второй раз ему не удалось. «Провёл правительство до 9 января и теперь хотел, — рассказывал он Рутенбергу. — Сорвалось!» ^[27] . А И. И. Павлов писал: «Гапон вступил в борьбу хитрости с Витте (или с кем другим) и был положен на обе лопатки…» ^[30] .

Другим приложением принципа «цель оправдывает средства» была финансовая политика Гапона. «Для всякого дела, а особенно революционного, нужны деньги, большие деньги», — говорил он летом 1905 года ^[66] . Брать эти деньги он был готов из любых источников. Обычным методом Гапона было получение денег от русского правительства. Начиная с 1902 года, Гапон получал денежные суммы от Департамента полиции, а затем тратил их на революционную агитацию. В результате к концу 1904 года ему удалось на деньги правительства создать по всему Петербургу «11 гнёзд революции» ^[26] . Проживая за границей, он получал деньги от финского революционера К. Циллиакуса , вместе с которым готовил в Петербурге вооружённое восстание. Впоследствии оказалось, что эти деньги имели японское происхождение ^[62] . Вернувшись в Россию, Гапон заключил сделку с правительством Витте о получении 30 тысяч рублей на нужды рабочего «Собрания». Когда же сведения об этом просочились в печать, искренне удивлялся, почему это вызвало такой скандал. «Вас поразили мои открытые сношения с Витте и согласие голодных рабочих организаций принять от него деньги?» — писал он в открытом письме ^[80] . А в беседе с Рутенбергом он прямо говорил: «Деньги эти народные, и я считаю, что можно всеми средствами пользоваться для святого дела» ^[27] .

Последней финансовой операцией Гапона была сделка о получении 100 тысяч рублей от Департамента полиции за информацию о террористических замыслах партии эсеров. В разговоре с Рутенбергом Гапон убеждал его, что надо смотреть на вещи шире и что следует пожертвовать меньшим делом , чтобы потом на полученные средства устроить ещё большее . «Главное, — говорил он, — не надо бояться. Грязно там и прочее. По мне хоть с чёртом иметь дело, не то что с Рачковским» ^[27] . Впоследствии эту сделку ставили в вину Гапону, будто бы продавшему за деньги революцию. Сам же он рассматривал это лишь как очередной способ добыть средства на революционные цели. После смерти Гапона многие вспоминали его крылатую фразу: «Если бы мне пришлось ради достижения моих целей и ради рабочих сделаться не только священником или чиновником, а проституткой даже, я, ни минуты не задумываясь, вышел бы на Невский». Комментируя смерть Гапона, журналистка А. В. Тыркова-Вильямс писала: «Для него общенье с охранным отделением и было тем развратом, той проституцией, через которую он готов был перешагнуть в интересах рабочих» ^[103] .

По-видимому, для достижения своей цели Гапон был готов перешагивать и через жизни людей . И. И. Павлов вспоминал: «Гапон был искренно предан рабочим, — с этой позиции его сбить не было возможности, — но чтобы удержаться на этой позиции, он мог принести в жертву что и кого угодно. Здесь для него не играла бы роли ни дружба, ни родство, ни понятия о нравственности и т. д. Он не постеснялся бы подвести под ответственность или вообще под беду и несчастье самого близкого человека, если бы видел, что от этого его мысль подвинется вперёд хотя бы на миллиметр» ^[30] . По некоторым данным, Гапон отдавал поручения убивать людей, которых считал предателями рабочего дела. Так, летом 1905 года он поручил рабочему Н. Петрову убить рабочего А. Григорьева, если тот изменит его организации, а зимой 1906 года поручил убить самого Петрова, разгласившего тайну о получении 30 тысяч рублей от графа Витте ^[27] . По утверждению Петрова, Гапон также подговаривал его убить своего конкурента М. А. Ушакова — бывшего зубатовца и создателя «Независимой рабочей партии» ^[23] . Однако эти поручения не исполнялись по различным причинам. В августе-сентябре 1905 года Гапон планировал террористические акты против Витте и Трепова, а в феврале-марте 1906 года — против Витте, Дурново, Герасимова и Рачковского. Для убийства Витте он готовил молодую девушку Мильду Хомзе ^[104] , а когда В. Поссе заметил, что она может погибнуть в результате этого теракта, Гапон хладнокровно отвечал: «Ну чтo жe… и погибнет. Все мы погибнем» ^[66] . «Я тут только понял, что Гапон ни перед чем не остановится», — вспоминал Поссе ^[23] .

Миф о «провокаторе» Гапоне

В советскую эпоху в исторической литературе господствовал миф , согласно которому Гапон был агентом- провокатором царской охранки. Этот миф был закреплён в « Кратком курсе истории ВКП(б) », изданном в 1938 году под редакцией И. В. Сталина . «Ещё в 1904 году, до путиловской стачки, — говорилось в „Кратком курсе“, — полиция создала при помощи провокатора попа Гапона свою организацию среди рабочих — „Собрание русских фабрично-заводских рабочих“. Эта организация имела свои отделения во всех районах Петербурга. Когда началась стачка, поп Гапон на собраниях своего общества предложил провокаторский план : 9 января пусть соберутся все рабочие и в мирном шествии с хоругвями и царскими портретами пойдут к Зимнему дворцу и подадут царю петицию (просьбу) о своих нуждах. Царь, дескать, выйдет к народу, выслушает и удовлетворит его требования. Гапон взялся помочь царской охранке: вызвать расстрел рабочих и в крови потопить рабочее движение » ^[105] . После падения советской власти, когда появилась возможность независимых исследований истории, этот миф был опровергнут и развеян ^{[106] [107]} . Однако в массовом сознании словосочетание «поп Гапон» прочно закрепилось в качестве синонима «провокатора».

Происхождение мифа о «провокаторе Гапоне» тесно связано с этимологией термина «провокатор». В современном русском языке слово «провокатор» означает человека, который устраивает провокации . Первоначально агентами-провокаторами именовали людей, которые по заданию полиции подстрекали других к преступным действиям . Однако в начале XX века в революционной среде этому слову стали придавать иное, расширительное значение. Провокатором стали называть всякое лицо, которое сотрудничало с полицией в деле борьбы с революцией. Происхождение этого термина объяснил в своей речи в Государственной Думе в 1909 году Столыпин . «По революционной терминологии, — говорил Столыпин, — всякое лицо, доставляющее сведения правительству, есть провокатор; в революционной среде такое лицо не будет названо предателем или изменником, оно будет объявлено провокатором. Это приём не бессознательный, это приём для революции весьма выгодный… Провокация сама по себе есть акт настолько преступный , что для революции не безвыгодно, с точки зрения общественной оценки, подвести под это понятие действия каждого лица, соприкасающегося с полицией » ^[108] .

В соответствии с этой логикой, ярлык «провокатора» стал навешиваться не только на агентов, осведомлявших полицию о действиях революционеров, но и на тех людей, которые сотрудничали с властями в деле создания легального рабочего профсоюзного движения ^[13] . На языке петербургских социал-демократов провокаторами назывались все люди, сотрудничавшие с Зубатовым в деле создания рабочих организаций. Ещё до Гапона провокаторами именовались рабочие-зубатовцы — учредители «Санкт-Петербургского общества взаимного вспомоществования рабочих в механическом производстве» ^[30] . Когда в 1903 году на арене рабочего движения появился Георгий Гапон, ярлык провокатора был перенесён и на него, а заодно и на его последователей из числа рабочих. Приём этот был весьма эффективным, так как отпугивал от гапоновской организации и рабочих и интеллигентов, боявшихся замарать свою репутацию участием в «полицейской провокации» ^[31] . И хотя Гапону удалось завоевать популярность в рабочей среде и добиться численного роста рабочей организации, но обвинения в провокаторстве воспринимались гапоновскими рабочими очень болезненно. Согласно показаниям рабочего В. А. Иноземцева, одним из мотивов выступления рабочих с петицией 9 января было «желание доказать, что члены нашего „Собрания“ не агенты полиции» ^[19] . Сам Гапон также страдал от подобных обвинений. И. И. Павлов рассказывал один эпизод, когда Гапона в собрании рабочих прямо обозвали провокатором. «Тогда Гапон взошёл на трибуну и сказал удивительно горячую и единственную свою хорошую речь, и, не выдержав до конца, разрыдался… Тогда впечатление было потрясающее» ^[30] .

После организованного Гапоном шествия к царю 9 января 1905 года ярлык провокатора был с него снят. Все революционные партии приветствовали устроенную Гапоном революционную акцию и взяли назад прежние обвинения ^[9] . Уже через несколько дней после 9 января один из лидеров социал-демократов В. И. Ленин писал в статье «Революционные дни»: «Письма Гапона, написанные им после бойни 9 января о том, что „у нас нет царя“, призыв его к борьбе за свободу и т. д., — всё это факты, говорящие в пользу его честности и искренности, ибо в задачи провокатора никак уже не могла входить такая могучая агитация за продолжение восстания». Далее Ленин писал, что вопрос об искренности Гапона «могли решить только развёртывающиеся исторические события, только факты, факты и факты. И факты решили этот вопрос в пользу Гапона» ^[109] . После же прибытия Гапона за границу, когда он взялся за подготовку вооружённого восстания, революционеры открыто признали его за своего соратника. Знавшие Гапона партийные лидеры не сомневались в искренности его революционных чувств ^[59] . Термины «провокатор» и «провокация» были забыты.

Однако после возвращения Гапона в Россию после Манифеста 17 октября старая вражда вспыхнула с новой силой. Попытка Гапона возродить своё рабочее «Собрание» при поддержке правительства графа Витте вновь поставила его в оппозицию революционному движению. С этого момента термин «провокатор» снова был взят на вооружение и широко использовался в развёрнутой против Гапона агитационной компании. Обнародованные в феврале 1906 года сведения о получении Гапоном денежных сумм от правительства Витте дали новую почву для этих обвинений. По словам Н. Симбирского, с февраля 1906 года кампания против Гапона приняла характер систематической травли. Газеты распространяли самые фантастические слухи о Гапоне, достигавшие невероятных масштабов ^[10] . В одном из своих последних интервью Гапон говорил: «Моё имя треплют теперь сотни газет — и русских, и заграничных. На меня клевещут, меня поносят и позорят. Меня, лежащего, лишённого гражданских прав, бьют со всех сторон, не стесняясь, люди различных лагерей и направлений: революционеры и консерваторы, либералы и люди умеренного центра, подобно Пилату и Ироду, протянув друг другу руки, сошлись в одном злобном крике: — Распни Гапона — вора и провокатора! — Распни гапоновцев-предателей!» ^[110] . В последние два месяца жизни Гапон отчаянно искал способов оправдаться от обвинений. Однако осуществить эти планы ему помешала смерть.

Миф об агенте царской охранки

Другой расхожий миф о Гапоне состоял в том, что он был платным агентом царской охранки . Исследования современных историков не подтверждают этой версии, как не имеющей документальных оснований . Так, согласно исследованиям историка-архивиста С. И. Потолова, Гапон не может считаться агентом царской охранки, так как никогда не числился в списках и картотеках агентов охранного отделения ^[29] . Кроме того, до 1905 года Гапон юридически не мог быть агентом охранного отделения, так как закон строго запрещал вербовать в агенты представителей духовного сословия . Гапон не может считаться агентом охранки и по фактическим основаниям, так как никогда не занимался агентурной деятельностью . Гапон непричастен к выдаче полиции ни одного лица , которое было бы арестовано или понесло наказание по его наводке. Не существует ни одного доноса , написанного Гапоном ^[29] . В своё время советские историки проделали немалую работу, пытаясь найти в архивах Департамента полиции документы, уличающие Гапона в агентурной деятельности. Однако ни одного подобного документа не было найдено ^[111] . По утверждению историка И. Н. Ксенофонтова, все попытки советских идеологов изобразить Гапона агентом полиции основывались на подтасовке фактов ^[106] .

Необходимо заметить, что понятие секретного агента полиции в Российской империи означало определённый юридический статус лица, зафиксированный в ряде законодательных и подзаконных актов ^[112] . Агентом не могло называться любое лицо, оказывающее какие-либо услуги полиции или её отдельным чиновникам. Понятие агента означало человека, занимающегося сбором агентурной информации , то есть информации о деятельности революционных и иных противогосударственных организаций и их членов ^[112] . Поскольку полиция не могла основывать свою деятельность на непроверяемых источниках , все источники агентурной информации тщательно фиксировались и документировались. На каждого человека, доставлявшего агентурную информацию, заводилась определённая документация, содержащая сведения о самом человеке, его профессии, общественном статусе, членстве в революционных организациях и т. д. ^[112] Все эти данные передавались в Департамент полиции и хранились в особом секретном архиве Департамента полиции в Петербурге. После Февральской революции архив Департамента полиции был открыт и данные о секретных агентах царской полиции обнародованы. Было создано несколько специальных комиссий, занимавшихся исследованием архива и выявлением лиц, занимавшихся агентурной деятельностью. По подсчётам историка З. И. Перегудовой, всего в картотеке архива Департамента полиции числилось около 10 000 лиц, занимавшихся агентурной деятельностью в период с 1870 по 1917 год ^[112] . В картотеке имелись данные на все категории агентов: секретных сотрудников, вспомогательных агентов, осведомителей, «штучников», заявителей и других. Данные об этих сотрудниках исследовались и систематизировались на протяжении многих десятилетий советской власти и сейчас являются достоянием историков ^[112] . По утверждению историков-архивистов, во всей огромной картотеке Департамента полиции, равно как и в других картотеках и архивах, сведений об агенте по фамилии Георгий Гапон не содержится ^[29] . Фамилия Гапона не числится ни в одной категории секретных агентов. Таким образом, отнесение Гапона к числу агентов охранки является, как минимум, бездоказательной гипотезой ^[111] .

Гапон, безусловно, сотрудничал с Департаментом полиции и даже получал от него крупные суммы денег. Но это сотрудничество не носило характера агентурной деятельности. По свидетельству генералов А. И. Спиридовича ^[13] и А. В. Герасимова ^[15] , Гапон был приглашён к сотрудничеству с Департаментом полиции не в качестве агента, а в качестве организатора и агитатора . Задача Гапона состояла в том, чтобы бороться с влиянием революционных пропагандистов и убеждать рабочих в преимуществах мирных методов борьбы за свои интересы. В соответствии с этой установкой Гапон поставил дело агитации в отделах «Собрания», где сам Гапон, его ученики из числа рабочих и приглашённые лекторы разъясняли рабочим преимущества легальных методов борьбы ^[19] . Департамент полиции, считая эту деятельность полезной для государства, поддерживал Гапона и время от времени снабжал его денежными суммами ^[21] . Сам Гапон, как руководитель «Собрания», ходил к должностным лицам из Департамента полиции и делал им доклады о состоянии рабочего вопроса в Петербурге. Своих отношений с Департаментом полиции и получения от него денежных сумм Гапон от своих рабочих не скрывал. Руководящий кружок «Собрания» знал об этих отношениях и соглашался с их необходимостью ^[14] . Впоследствии, живя за границей, Гапон подробно описал в автобиографии историю своих отношений с Департаментом полиции, мотивируя получение им от полиции денег тем, что они были взяты из народного кармана и он только возвращал их тем, кому они принадлежали ^[3] .

Георгий Гапон и деньги

После смерти Георгия Гапона в печати появились утверждения, будто Гапон продался полиции за деньги. На этой версии настаивали главным образом организаторы его убийства — эсеры Савинков и Рутенберг . Так, Савинков писал в своих «Воспоминаниях террориста»: «Гапон любил жизнь в её наиболее элементарных формах: он любил комфорт, любил женщин, любил роскошь и блеск, словом, то, что можно купить за деньги. Я убедился в этом, наблюдая его парижскую жизнь» ^[71] .

Однако существует и иная информация об отношении Гапона к деньгам ^[113] . По свидетельствам близко знавших Гапона людей, он был равнодушен к деньгам и удобствам и вёл довольно аскетичный образ жизни. Так, хорошо знавший Гапона И. И. Павлов в связи с получением им денежных сумм от правительства Витте писал: «Между тем Гапон в сущности был аскет , житейское благополучие для него значения не имело, и продать себя за 30 тысяч, да хотя бы и за 300 и за 3 миллиона, в ущерб интересам народа, он не мог, — но для нужд народа он мог их взять, ошибочно учтя последствия» ^[30]. Elsewhere, the same Pavlov reasoned about Gapon’s accusations of careerism: “I’ve seen Gapon in different positions of public and home life, and, no matter how tricky, the careerist will have an impact on personal details and needs, - and for such a period of time I saw in Gapon the strictest fanatic asceticism in relation to himself and a benevolent attitude towards the comforts of others ” ^[30] .

The terms ascetic , asceticism were used in relation to Hapon and other authors, in particular, the associates of S. V. Zubatov - A. I. Spiridovich ^[13] and M. Vilbushevich ^[92] . Sergei Zubatov himself, in his rather impartial memories of Gapon, wrote that he “led a completely ascetic way of life, eating black bread and black olives” ^[16] . According to the memoirs of his colleague Gapon in the orphanage of priest M. Popov, Gapon sometimes amazed everyone with his kindness. One day, some kind of slut appeared to him and asked for boots, since he had nothing to go about. Then Gapon gave him his new shoes, bought the day before for 12 rubles, and for several months he walked in some ladies' shoes, causing ridicule from fellow workers ^[12] . Similar stories were told by workers who knew Gapon. Thus, worker A.Ye. Karelin recalled how once Gapon, who was sitting without a seat, was given a package from Metropolitan Anthony, in which there were 25 rubles. At this time, a worker approached, also left without a place, and Gapon, without hesitation, gave him half of what he received from Anthony. According to Karelin, Gapon even when he received a good salary, distributed everything to others , while he constantly needed it ^[22] . It is known that Gapon contained at his own expense whole families of workers. The journalist Simbirsky recalled: “I could cite the longest list of the names of the workers, whom Gapon helped out of his own money, without any calculation, to ever get this money back. The help started from the smallest amounts and sometimes ended with a hundred ” ^[10] .

Of particular interest are the memoirs of the Social Revolutionary S. A. An-sky , who observed Gapon at the same time as Savinkov. So, An-sky wrote: “To the money, as far as I could see, Gapon did not have the slightest greed . On the contrary, in this respect he showed the breadth of nature. When the money was brought, he gave without calculation to anyone who asked. About his disinterestedness, by the way, says that he wrote a pamphlet on pogroms for free, at a time when every page of his writings gave him a hundred francs, and from all sides he was asked for articles. ” ^[25] Gapon's generosity was enjoyed not only by the poor and the workers, but also by professional revolutionaries. So, SR . S. Minor recalled how once V.Lenin approached him and Gapon during a conversation. Removing Gapon aside, Lenin began to explain something to him, after which Gapon took a large wad of money out of his pocket and gave it to Lenin ^[114] . When in February 1906 a scandal broke out in connection with Gapon receiving 30 thousand from the Witte government, the workers from the Gapon “Assembly” made an official statement that “G.A. Gapon did not take a single penny from himself, which we testify honest word of the workers " ^[79] . Moreover, according to the workers, even the thousand rubles that Witte gave to Gapon for personal expenses (for leaving Russia and living abroad), Gapon gave to the workers of the “Assembly”, while he lived abroad at his own expense ^[23] .

Sources also indicate the modest environment in which Gapon lived. Thus, according to the testimony of A. Filippov, who observed Gapon before January 9, Gapon lived in a “modest, even pitiful” apartment on Tserkovnaya Street ^[47] . An-sky, who communicated with Gapon abroad, wrote: “He lived modestly in Geneva and in London, and if he sometimes spent an extra ruble, he would use only telegrams, ties and patrols in the second class” ^[25] . The poor situation in which Gapon lived after returning to Russia was recalled by journalist P. M. Pilsky and many others ^[99] .

Rutenberg writes in his book that when he met in February 1906, Hapon “struck” him by being “too well dressed”, and, seeing a cheap coat on Rutenberg, he immediately offered to buy him another “good” ^[27] . Standard accusations of self-interest, love of luxury were made against Gapon and during his lifetime. To verify these accusations, the correspondent of Petersburg newspaper at the end of February 1906 visited the apartment of Gapon.

Georgy Apollonovich, the correspondent wrote, met me and the worker who came with me in the dark front room and then led me into a small, very poorly decorated room with worn and broken furniture. The room is so small that the bed of the newborn son G. A. stands somehow in the corner in the middle of the room, blocking the passage ... G. A. A. himself dressed in a summer, greenish, fresh suit, not the first ... G. A., pointing to the furnishings, said: “This is the“ palazzo ”in which I live with my wife, and this is the fabulous luxury that so much has been written about both here and abroad ... Do government agents live like that?” ^[115] .

According to the memoirs of Professor M. M. Kovalevsky , the poor situation in which Gapon lived was also testified by priest Grigory Petrov , who visited Gapon’s apartment shortly after his disappearance. According to Petrov, the situation was indeed more than modest. “I cite this testimony because,” wrote Kovalevsky, “that I heard from Gapon a more negative comment about Petrov, testifying to the absence of any closeness between them” ^[116] . The journalist P.Pilsky, who knew Gapon well, wrote: “It was still possible to figure out something and understand something if Georgy Gapon was selfish. But this is not. Even the most ardent of his enemies, and, for example, the undoubted Social-Democrats, do not recognize this. according to the convictions of Mr. Felix, whose penned pamphlet “On Gaponovshchina”, even Gaupon himself completely and categorically rejects the mercenary motives in Gapon. Those who know Gapon, who dealt with him, who saw him closely and watched him, did not even think about mercenary motives ” ^[117] .

According to the testimony of the journalist E. P. Semenov , Gapon himself treated the accusations of self-interest with complete contempt. “What kind of vileness? And why do I need money! - Gapon was perplexed. - For my book I received thirty thousand (in England). I do not need money. I give to others, but I do not receive ... And, of course, I will not leave a companion in need, if I have money myself. All the rest is nonsense. ” ^[76] And in his last letter to the newspaper “Rus”, addressing his accusers, Gapon wrote: “Dwarfs and moles! You see only the nearest, the look of gold disturbs and confuses you, and you, as a selling woman, are not able to understand a proud heart that feels above temptations ” ^[80] .

Vasilyevsky Island, Bolshoy Prospekt , 22 line , house number 11.

Autobiography

• Notes by George Gapon (sketch of the labor movement in Russia in the 1900s) . - M .: type. Wilde, 1918. - 104 p. The text is recorded from the words of Gapon by British journalists and published in English in 1906. In Russia, the book was first published in reverse translation into Russian in 1918.

Petition, appeals and letters

• G. A. Gapon. Petition of St. Petersburg workers for submission to Tsar Nicholas II // Red chronicle. - L. , 1925. - № 2 . - p . 30-31 .
• G. A. Gapon. Petition of workers and residents of St. Petersburg for submission to Tsar Nicholas II // Red chronicle. - L. , 1925. - № 2 . - p . 33-35 .
• G. A. Gapon. A letter to the Minister of Internal Affairs P. D. Svyatopolk-Mirsky // Priest George Gapon appeal to the whole peasant people. - 1905. - p . 13-14 .
• G. A. Gapon. Letter to Tsar Nicholas II // Priest George Gapon appeal to all peasant people. - 1905. - p . 13 .
• G. A. Gapon. The first message to the workers // Priest George Gapon to the entire peasant people appeal. - 1905. - p . 14 .
• G. A. Gapon. The second message to the workers // Priest George Gapon appeal to all peasant people. - 1905. - p . 14 .
• G. A. Gapon. The third letter to the workers // Priest George Gapon to the entire peasant people appeal. - 1905. - p . 14-15 .
• G. A. Gapon. Epistle to the Soldiers // Priest George Gapon appeal to the whole peasant people. - 1905. - pp . 15-16 .
• G. A. Gapon. Appeal to the whole peasant people // Priest George Gapon to the whole peasant people appeal. - 1905. - P. 1-12 .
• G. A. Gapon. Appeal to the St. Petersburg workers and to the entire Russian proletariat // Priest Gapon. - Berlin, 1906. - pp . 40-46 .
• G. A. Gapon. An open letter to the socialist parties of Russia // Priest Gapon. - Berlin, 1906. - pp . 46-48 .
• G. A. Gapon. A letter to Nikolai Romanov, the former tsar and real murderer of the Russian Empire // Priest George Gapon to the whole peasant people appeal. - 1905. - p . 16 .
• G. A. Gapon. Message to the Russian peasant and working people . - 1905. - 24 s.
• G. A. Gapon. Letter to the members of the “Assembly of Russian factory workers” // Molva. - SPb. , 1905. - № 16 . - p . 4 .
• G. A. Gapon. Letter to the newspaper “L'umanite” // N. Simbirsky. The truth about Gapon and the 9th of January. - SPb. , 1906. - pp . 187-189 .
• G. A. Gapon. Letter to the New York Herald // N. Simbirsky. The truth about Gapon and the 9th of January. - SPb. , 1906. - p . 189-191 .
• G. A. Gapon. A letter to the workers on the anniversary of the 9th of January // Molva. - SPb. , 1906. - № 10 . - p . 2 .
• G. A. Gapon. Letter to the Minister of Internal Affairs P. N. Durnovo // Red Archive. - M.-L., 1925. - № 2 (9) . - pp . 295-297 .
• G. A. Gapon. The first letter to the newspaper "Rus" // Russia. - SPb. , 1906. - No. 35 . - p . 4-5 .
• G. A. Gapon. The second letter to the newspaper "Rus" // Russia. - SPb. , 1906. - № 55 . - p . 2 .
• G. A. Gapon. Appeal to the prosecutor of the St. Petersburg Court of Justice // Nizhegorodsky leaflet. - N.-Novgorod, 1906. - № 78 . - p . 4 .